Наталья Баклина - Гадкий утенок, или Повесть о первой любви

Девчонок в спортзале не было. Проскочила «предбанник» — так девчонки прозвали комнатку-прихожую между улицей и собственно спортзалом, и вошла в зал.

На крайней кровати сидел с книжкой Борис.

— Привет, — бросила на ходу Шурочка и спиной почувствовала его взгляд. Она прошагала через мальчишечью половину, зацепив краем глаза Игорюню, который лежал на кровати, смотрел в потолок и улыбался, и до самой перегородки-занавески чувствовала, что Борис смотрит ей в спину. Наверное, костюм ее красный виноват! Шурочка с утра влезла в спортивный костюм — так было удобнее крутиться на кухне.

Шурочка прилегла на кровать, панцирная сетка прогнулась уютным гамаком. Что-то устала она сегодня! Второй день встает в шесть утра, кастрюли ворочает. Девчонки, вон, отужинали — и свободны, гуляют где-то. А ей еще котлы надо мыть. И картошку натаскать, отмыть и приготовить — назавтра опять полный бак чистить. Как поварихи не устают! Та же Наталья весь день с ней крутилась, а ей еще дома мужа и двух сыновей кормить. Интересно, а как это — быть замужней женщиной? Шурочка попыталась представить, как она приходит домой, варит суп — «полевой», с пшенкой, как ее сегодня Наталья учила, — и накрывает на стол. Потом зовет: «К столу!» — и к столу садится красивый, м-м-м, лучше темноволосый мужчина. Она наливает ему суп, он пробует и говорит: «Очень вкусно! Ты лучше всех готовишь! Ты вообще — самая лучшая!» Мужчина хлебал суп, поднося ложку к расплывчатому пятну, — его лица Шурочка, как ни старалась, представить не могла. В лучшем случае воображение рисовало папу и его газету, которой он обычно отгораживался во время еды и за которую таскал свои ложки с супом.

Шурочка полежала с полчасика и решила прогуляться. Достала джинсы, хотела сменить на них свои красные тренировочные штаны, но передумала и вышла на улицу.

На бревнышке у спортзала кто-то сидел. В сгущающихся сумерках было видно не очень отчетливо, да и очки Шурочка давно сняла. Очки были «для дали» — телевизор смотреть, автобусные маршруты издалека узнавать, формулы с доски списывать. В деревне они оказались ни к чему Автобусов здесь нет, телевизор она, судя по всему, не увидит, как минимум, месяц, доску в аудитории — тоже, а на кухне от очков одна морока. То запотеют, то с носа сползут. Ага, Леночка там, разобрала Шурочка знакомое хихиканье, Ира там, Элька. Четвертая фигура была явно мужской — на томные Ирины вопросительные интонации мужчина отзывался уверенным баритоном.

Шурочка подошла поближе, поздоровалась:

— Привет! В компанию примете?

— А, Шурочка, привет! Садись. — Ира подвинулась на бревне, как бы освобождая Шурочке место, хотя места и так хватало. Теперь Ира сидела вплотную к парню. Шурочка бросила на него быстрый взгляд — ничего особенного, носатый какой-то, — и села рядом с Ирой.

— Ну, и что дальше-то было… — теребила парня Леночка.

— Ну, дальше… Дальше, это, троса привязали к машине и тянуть, это, стали. Не идет, собака! А Петька-то, водитель, решил на другую сторону-то перейти и стал через трос, это, перешагивать. Как раз он его между ног, это, пропустил, а машину из ямы-то и вырвало. Трос, это, натянулся, ну, как струна, и Петьке, это, прямо по хозяйству.

— Ужас какой, — прижала Леночка ладошки к разрумянившимся щекам. — И что потом?

— Ну, это, в госпитале пролежал два месяца. Вместо хозяйства же, это, синяк. Он говорит, ему доктор написал этот, как его, ди… ди…

— Диагноз? — высунулась из-за Иры с подсказкой Шурочка.

— Точно, диагноз. Мы с парнями ржали, я слова наизусть выучил «Ушиб мошонки, пениса и прилегающих, это, мягких тканей металлическим предметом».

— Он остался калекой? — спросила Шурочка. Ей было очень жалко незнакомого Петьку.

— Не, оклемался. Ему девка его письма писала, сказал, что женится. Слушайте, девчата, а чё вы меня с подружкой-то не знакомите?

Шур, знакомься, это Вася, наш защитник. Он велел деревенским к нам не приставать, — протараторила Ира и спросила: — Вася, а почему ваши мужики так себя ведут?

— Как?

— Ну, пьяные ходят, матерятся всегда, к нам в первую ночь вломились.

— Да они, это, не со зла. Здесь прошлый год-то девчачий отряд из Томска на току работал. Учительши, чё ли, с педагогического. Меня-то не было, но мужики хвалились, что девки, это, дружили с ними хорошо. Они думали, это, и вы дружить захотите, — рассказывал Вася, а Шурочка старалась смириться с мыслью, что он ничуть не похож на актера Тихонова. Похож Вася был на маму, Анну Михайловну. Те же круглые глаза, тот же крупный нос. Серые волосы. Наверное, такие же у Анны Михайловны были до того, как она их выкрасила в рыжину. Рот Шурочка разглядеть не успела, а из-за Ириного пухлого плеча выглядывать было неудобно.

— Слушайте, девчата, а пойдемте по Гореловке гулять! Я вам деревню покажу! — воодушевился вдруг Вася, соскочил с бревна и встал перед девчонками, сунув руки в карманы и оглядывая всех четверых по очереди, задерживая на каждой, Шурочке показалось, оценивающий взгляд. Губы у него тоже оказались тонкими.

— Пойдем? — теперь он смотрел прямо на Шурочку, и она почувствовала, как запылали щеки: «Он меня выбрал. Меня!»

— Пойдем, — легко поднялась она с бревна и обернулась к подругам: — Девчонки, пойдемте!

— Ой, нет, Шур, вы уж вдвоем идите, — поджала губы Ира, — устали мы что-то, мы тут посидим.

— Ага, — прыснула Леночка, — нам Вася и так целый день анекдоты рассказывал. И истории всякие. Про армию. Пусть теперь тебе расскажет, в свежие уши.

— Ты там поаккуратнее, Василий, — сказала свое напутственное слово и Эльвира, — не вздумай нашу Шурочку обижать.

— Да я чё, не понимаю, чё ли, — откликнулся Вася и, сложив руку кренделем, подставил Шурочке оттопыренный локоть: — Прошу, — и повел ее в обход пруда в ночь. В пруду отражалась растущая луна и крупные острые звезды.

«Дорогая мамочка! Порадуйся за меня, я счастлива. У меня есть любимый человек. Он очень хороший, его зовут Вася. Он тракторист, он совсем не пьет. Мамочка, мне уже восемнадцать лет, и я решила, что выйду за Васю замуж. В городе он жить не сможет, да и негде там. А здесь нам дадут большой хороший дом. Я пока живу у его сестры Лизаветы. Она очень хорошая. И мама у него хорошая, добрая такая. Ты не волнуйся, я понимаю, что институт нельзя бросать, я и не брошу. Я переведусь на заочный. Вася сказал, что он будет отпускать меня на сессии. А я здесь работать буду. Может, поварихой в столовой — у меня уже хорошо получается. Или на ферме. А что, коров доить научусь! Ты не волнуйся за меня, мамочка. Я уже взрослая. И у меня все будет хорошо».

Шурочка поставила точку, еще раз перечитала письмо. И пока писала, и сейчас, когда перечитывала, она не могла избавиться от ощущения, что на самом деле она не так счастлива, как убеждает в этом маму. Чувствовала она себя странно, будто у нее в голове сидело две Шурочки. Одна собиралась замуж за Васю, писала письмо маме и планировала остаться жить в деревне. Другая все время пихалась острым локотком и нашептывала: «Может, не надо?»