Амалия Джеймс - В сладостном уединении

Колин поцеловал ее в шею, затем за ухом.

— Если вы и дальше будете продолжать в том же духе, я упаду в озеро! — заявила Пруденс.

— Отлично! Тогда я смогу вас спасти. Как это делали рыцари, — прошептал Колин ей в ухо и снова поцеловал.

— Как благородно! — сухо проговорила она. — Я и сама умею плавать. Только платье жалко. Колин, ваш отец может наблюдать за нами из окна.

Он опять поцеловал ее.

— Ну и пусть!

Ей отчаянно хотелось предаться его поцелуям, но она попробовала высвободиться, и Колин отпустил ее.

— Предупреждаю вас, Колин Монтгомери, — серьезно сказала Пруденс, — я не собираюсь быть вашей игрушкой. Прошлый раз вам это предупреждение показалось очень смешным, но себя я уважаю и не… — Она заколебалась, подыскивая нужное слово и чувствуя, что краснеет. — И не собираюсь поддаваться на вашу привлекательность только из-за того, что вы мне платите.

— С чего вы все это взяли? — уставился на нее Колин. — Поддаваться на мою привлекательность?

Пруденс поморщилась:

— Согласна, прозвучало довольно странно.

— Мелодраматично! Но именно так вы и сказали.

Она печально кивнула. А Колин, вздохнув, спрыгнул с окна и пошел прочь.

Она закричала ему вслед:

— Вы пользуетесь тем, что я всего-навсего секретарша вашего отца?

Он обернулся.

— Я вообще ничем не пользуюсь. Если не хотите, чтобы я прикасался к вам, так и скажите. Я не привык целовать женщин против их воли.

Пруденс опять кивнула, ощущая себя круглой идиоткой. И больше не стала его останавливать. "Наверное, это из-за развалин", — попыталась она оправдать свое поведение. Конечно, Колин не пользовался своим положением. Ей самой хотелось, чтобы он ее целовал. И не только целовал — уделил настоящее внимание. Одной физической тяги недостаточно. "Но, поскольку я подлая обманщица, большего ожидать не приходится. Я не могу питать даже надежду на продолжение с ним отношений".

Глядя на озеро, Пруденс снова и снова повторяла эти слова. Какие бы чувства Колин ни питал к ней — секретарше или просто женщине, — они печальным образом тут же оборвутся, как только он выяснит, кто она на самом деле. И ничего ему тогда не объяснить! Все будет кончено навсегда. Но, черт возьми, отчего же так печально, что нельзя предстать перед ним в своем настоящем облике?

Уже стемнело, и начал опускаться туман, когда Пруденс вернулась в замок и поднялась в свою комнату.

А утром, пока все еще спали, она пошла в деревню и дозвонилась до Нью-Йорка.

Джоан Монтгомери ответила на седьмой гудок.

— Сейчас восемь утра, — сонно сказала она. — Кто это?

— Пруденс Эдвардс.

Тишина.

— Я должна поговорить с вами.

— Так?

Пруденс прикрыла трубку рукой.

— Колин нанял меня секретарем к своему отцу. Я согласилась. — Она облизала губы. — Я также выполняю поручение редакции.

— Удивила, удивила! — саркастично заметила Джоан. — А почему ты говоришь об этом только сейчас? И где ты?

— В Кинлине.

— Понятно.

— И я прошу вас не говорить об этом ни Колину, ни его отцу, ни Джульете.

Пруденс ждала ответа. Джоан молчала.

— Я догадываюсь: вас, конечно, интересует, почему вы не должны говорить?

— Нет! — наконец выдавила ответ Джоан. — Я удивляюсь, зачем ты тратишь деньги, чтобы просить меня о заведомо невозможном. Разумеется, я скажу Колину и всем остальным. Колин должен позвонить мне, и я обязательно все ему сообщу. Больше того — сама приеду в Шотландию через две недели. Я не позволю тебе так обойтись с Хейли!

— Я понимаю, — сказала Пруденс. — Думаю, что Эллиот Тромбли тоже понимает. Я хочу заключить с вами договор, Джоан. Пожалуйста, выслушайте меня!

— Хорошо, — без особого желания согласилась Джоан.

— Я не стану писать статьи без разрешения Хейли. Я бы сделала это, не спросив ни вашего разрешения, ни разрешения Колина, но только не Хейли.

— Тромбли уволит вас, — пообещала Джоан. — Позаботьтесь лучше о себе. Если дойдет до этого, у вас не будет выхода.

— Эллиот Тромбли тоже знает, что такое журналистская этика. А печатать статью без разрешения Хейли неэтично. Очень соблазнительно, но неэтично. Тромбли скажет что-нибудь вроде: "Хейли Монтгомери жив и здоров, и мы знаем, где он находится, но, поскольку уважаем его право на уединение, не станем печатать материал".

— Он вам так сказал?

— Не совсем, — выкрутилась Пруденс. — Но мы оба прекрасно знаем, что Хейли не политик. Он писатель, и если ему не хочется, чтобы его нашли, то мы не станем нарушать его уединения. Эллиот понимает это так же хорошо, как и вы. Без сомнения, эта статья нужна ему до зарезу, и, возможно, методы, при помощи которых он собирается получить ее, несколько неэтичны…

— Несколько?

Пруденс не стала обращать внимания на реплику Джоан.

— Но он не пойдет на такой шаг, чтобы напечатать ее без разрешения!

— Так почему же тайно отправил вас в Шотландию?

— Он рассчитывал, что я получу разрешение Хейли. Но у меня не останется шанса, если Колин узнает обо всем.

— Вот тут я с вами совершенно согласна! Однако почему вы думаете, что после десяти лет затворничества, которое стоило немалых усилий, Хейли вдруг разрешит написать о его жизни.

— Не знаю. Постараюсь его уговорить, а он, мне кажется, поймет, что читатели вправе знать о любимом писателе. Единственное, о чем я прошу, — не говорите Колину, кто я. Позвольте мне самой сказать ему это, да и всем остальным тоже. А я не представлю Эллиоту статью, пока не получу разрешения Хейли.

Джоан ответила не сразу.

— Я планирую быть в Эдинбурге через две недели, — наконец заговорила она. — Если к тому времени ты не скажешь, я сделаю это сама. Я доверяю тебе, Пруденс, хотя прекрасно понимаю, что ты можешь отослать статью до этого момента. — Она помолчала. — Не предавай меня снова!

Ее слова крепко засели в голове Пруденс.

— Обещаю, — сказала она. — И простите меня, Джоан.

Повесив трубку, вздохнула и побрела к замку. Утро было сырым и прохладным, а когда Пруденс проходила мимо церкви, начал моросить дождь. Итак, у нее две недели. Две недели на то, чтобы признаться Хейли, Колину и Джульете Монтгомери, кто она такая. Две недели на то, чтобы получить разрешение Хейли. И две недели на то, чтобы убедить себя, что она не влюбилась в Колина Монтгомери.

Макголины, выходившие из церкви, увидели ее и пригласили на воскресный чай. Пруденс согласилась без колебания — ей необходимо было отвлечься. Тем более что Макголины понравились ей с самого начала.

Венди шла сама, держа родителей за руки. Одета она была в килт из того же материала, что отцовские штаны и материнская кофта. В джинсах и темно-синем велюровом пуловере Пруденс почувствовала себя как-то неловко.

— Вы уверены, что я не помешаю вам? — спросила она.