Барбара Пирс - Ночь соблазна

12 ноября 1799 года, Уоррингтон-холл

Ненависть.

Коварное это чувство, будто червь, вползло в его нутро. Нашептывая соблазнительные обещания мести, оно мало-помалу поглотило всю его душу. Таунсенд Эллиот Лидсоу, виконт Эверод, не ведал до конца темных глубин своей натуры до тех пор, пока его исполненный злобы взгляд не остановился на маленьком бледном красивом личике Мауры Кигли. По милости этой десятилетней девчонки он теряет свою семью!

Хрупкая девочка, вся дрожа, стояла между младшим братом Эверода, тринадцатилетним Роуэном, и их отцом. Даже в злобе своей виконт не мог не признать, что Маура прекрасна: безупречно белая, как алебастр, кожа, упрямо вздернутый носик, по которому он не единожды с удовольствием щелкал, и роскошные локоны густых темно-русых волос, с особым изяществом обрамлявшие ее личико. В эту минуту ее носик и щечки пылали, а глаза цвета морской волны покраснели и опухли от слез. Кого она жалела — его или себя? Эверод неустанно размышлял над этим вопросом последние семь недель — с того мгновения; когда она намеренно выдала его. Каждую ночь, в поздний час, когда им обоим полагалось давно уже видеть сны, он слышал приглушенные рыдания Мауры.

Проходя через беломраморный зал сельской усадьбы, которая принадлежала вот уже трем поколениям его семьи, Эверод нарочно потрогал повязку на шее. Прекрасное личико предательницы Мауры страшно побледнело. Она пошатнулась и, чтобы не упасть, схватилась за руку его брата. Ее страдание согрело виконта, словно теплое вино в зимний вечер.

Да, проклятая обманщица! Я знаю, как легко слетела с твоих губ бессовестная ложь.

Рана едва не оказалась смертельной. Клинок вошел как раз под левым ухом и прочертил безобразную извилистую дорожку поперек горла до самой ключицы. Не ухитрись Эверод извернуться в самый момент удара — отцу наверняка удалось бы обезглавить его.

Ведь граф тогда горел одним желанием — убить своего старшего сына.

А где же очаровательная мачеха, леди Уоррингтон? Графиня так старалась добиться его изгнания из семьи! Эвероду казалось странным то, что она не пожелала собственными глазами увидеть трагическую развязку.

Виконт остановился прямо перед отцом, Роуэном и Маурой.

— Скажешь что-нибудь на прощание, отец? — спросил он и сам не узнал своего тихого охрипшего голоса. — Быть может, благословишь меня и пожелаешь пути быстрого и спокойного?

От этой дерзости лицо графа побагровело. Он несомненно бросился бы на своего наследника, если бы двое лакеев и младший сын не схватили его за руки.

— Вероломный подлец! Я желаю тебе скорейшего пути в преисподнюю! — воскликнул Уоррингтон, кипя от гнева и все еще пытаясь освободиться из рук, удерживавших его ради его же блага. — Я буду рад, когда услышу о твоей смерти!

— Как и я — о твоей, батюшка. Сколь бы ни желал ты лишить меня наследства, ты не сможешь помешать мне получить то, что принадлежит мне по праву. Наступит день, и твои титул и состояние станут моими, как семь недель назад — твоя прелестная покладистая женушка.

— Негодяй!

Эверод принужденно усмехнулся в ответ на оскорбление. Если он и вправду негодяй, что ж, ему по душе упиваться своим бесчестьем. Стоит немного постараться — и он сможет стать одним из самых прославленных негодяев в Лондоне!

Под испепеляюще-надменным взглядом его янтарных глаз девочка сжалась. Теперь, когда он был на расстоянии вытянутой руки, Маура боялась смотреть на него. А виконт ощущал такое искушение схватить ее за горло и душить до тех пор, пока она не запросит у него пощады, что пальцы его скрючились.

— Хотя прощание наше причиняет мне боль, — резко бросил Эверод, рассеянно поглаживая рукой перевязанное горло, — пусть вас утешит мысль о том, что мы непременно встретимся.

Его холодный взгляд скользнул по всем троим и задержался на Мауре. Почувствовав его пристальное внимание, она нерешительно подняла ресницы и увидела, как в огненно-желтых глазах разгорается злоба.

— Непременно!

3 февраля 1811 года, Уоррингтон-холл

— Так я и думала! — Жоржетта Лидсоу, графиня Уоррингтон, придирчиво вглядывалась в лицо своей племянницы, стоявшей перед зеркалом. — Ожерелье тебе идет. Прими его в подарок.

Оробевшая от такой щедрости Маура Кигли прикоснулась пальчиками к серебряному украшению. То была прекрасная старинная вещица из двух свободно соединенных серебряных подвесок. В центре верхней красовалась жемчужина в оправе, а по бокам было по два сверкающих серебряных шарика. Нижняя подвеска была выполнена в форме перевернутого треугольника; по углам его были вправлены три жемчужины, самая крупная — в нижний; с жемчужин свисали серебряные капельки. Маура покачала головой и потянулась к застежке, чтобы снять ожерелье.

— Своей щедростью ты совсем избалуешь меня, Жоржетта. Я не могу принять твой подарок. — Она протянула тетушке руку, меж пальцев которой струились серебряные нити.

Графиня в недоумении слегка приподняла брови. Жоржетте было тридцать шесть лет, она была четырнадцатью годами старше своей племянницы; в глазах последней годы сделали лишь более утонченной ту совершенную красоту, которой природа наделила ее тетушку. Жоржетта дважды выходила замуж, и оба раза очень удачно. Не успел закончиться ее первый сезон в лондонском свете, как лорд Пертон повел ее под венец. Брак оказался счастливым, хотя и непродолжительным: болезнь свела лорда в могилу, когда его любящей супруге не исполнилось двадцати одного года.

Мать Мауры — старшая сестра Жоржетты — однажды сказала, что горе заставило ее младшую сестру совершать необдуманные поступки. В тщетной попытке не отстать от наиболее расточительных людей ее круга Жоржетта тратила деньги без счету и быстро истощила средства, оставленные ей покойным мужем: к двадцати четырем годам карточные долги привели ее к полному безденежью. Перед тетушкой, оказавшейся в стесненных обстоятельствах, лежали два возможных пути: она могла либо удалиться в деревню и положиться на добросердечие своей сестры, либо подыскать себе богатого мужа. Молодая вдова обратила взоры на графа Уоррингтона. Граф, на тридцать лет старше ее, был сражен наповал. Он был отнюдь не новичком на супружеском ложе: Жоржетта стала уже четвертой по счету графиней Уоррингтон. И вот теперь, прожив вместе двенадцать лет, они оба, казалось, были вполне довольны друг другом.