Сандра Мэй - Еще одна блондинка

Утренний сон был спокоен и окрашен в мягкие пастельные тона. Как всегда. Потом во сне взошло солнце, и это значило, что в реальной жизни Джеймс отдернул тяжелые шторы и распахнул окно, выходящее в сад. Сон аккуратно взмахнул бледными крыльями и улетел вслед за ночью. Настало утро. Приблизительно... двенадцать тысяч пятьдесят третье по счету. Согласитесь, цифра внушительная и потому вселяющая уверенность. Если и не в завтрашнем, то уж в сегодняшнем дне – точно.

Человек откинул одеяло с правого края постели и спустил ноги на пушистый ковер. Встал, расправил могучие плечи, обтянутые бледно-лиловым шелком пижамы. Подошел к окну. Через несколько секунд повернулся и отправился в ванную. Примерно на шестом шаге, не снижая скорости, попал босыми ногами в тапочки.

Через пятнадцать минут он уже был умыт, гладко выбрит, причесан, одет в элегантный домашний костюм, а тапочки сменились мягкими домашними туфлями-мокасинами. Свежий аромат цитруса и морского бриза овевал человека, и черные волосы лежали ровно и гладко, лишь слегка позволяя себе завиваться на кончиках, – там густая шевелюра человека была все еще чуть влажной.

Ровно в половине девятого человек сидел за столом, покрытым хрустящей и белоснежной скатертью, перед ним стоял изящно сервированный завтрак, кофе благоухал, а в руках человека почтительно шелестели страницы, пахнущие типографской краской. Разумеется, «Таймс».

Что-то потревожило идиллический покой столовой... Нет, не вздох, скорее, эхо вздоха, и человек с недоумением выглянул из-за газеты. Соболиная бровь слегка выгнулась в немом вопросе, и синие, словно Средиземное море, глаза нашли в углу комнаты виновника беспокойства.

– Джеймс?

– Простите, милорд. Я немного задумался.

– Ничего страшного. Будьте добры, скажите Мерчисону, что в десять меня ждут на Даунинг-стрит.

– Слушаюсь, милорд.

– Благодарю вас, Джеймс.

Газета, словно набежавшее облако, скрыла от лакея невозмутимое лицо его хозяина, и Джеймс Бигелоу бесшумно выскользнул из комнаты. Пройдя по коридору примерно двадцать три с половиной шага, Джеймс позволил себе куда больше, чем эхо вздоха.

– Черт, что за несчастный парень! Интересно, если я однажды опрокину на него кофейник, он хоть как-то на это прореагирует? МЕРЧИ!!!

Последнее восклицание относилось к шоферу, который мирно дремал на крылечке. После столь энергичного призыва он пробудился и вопросительно взглянул на опечаленного приятеля и коллегу.

– Что случилось, Джимми? Почему ты орал?

– Не обращай внимания. Захотелось услышать человеческий голос, а то страшно по дому ходить. Не поверишь, Мерч, я стал плохо спать. Прислушиваться к скрипам и шорохам. Вчера кухарка уронила нож – у меня чуть сердце из ушей не выпрыгнуло.

– Нервишки, Джимми.

– Какие нервишки, Мерч? Мне двадцать четыре года, я служил в кавалерии, откуда им взяться, нервишкам-то...

– С другой стороны, Джимми, а куда им деться? Молод ты еще, вот в чем дело. Папаша твой, дай ему Бог здоровья, прослужил в замке сорок пять лет, я служу уже тридцать восьмой год... Мы привыкли.

– Стало быть, ты понимаешь, о чем я?

– Само собой!

– Тогда скажи, как ему это удается?

– Ну... я не думаю, что в этом есть что-то особенное...

– Ему тридцать три года, Мерчи! Он – молодой мужик. Красивый, богатый, спортсмен, бизнесмен, умница, закончил аж два университета...

– И что?

– Да ничего хорошего! Он ведет себя так, как будто ему СТО тридцать три, и врачи пообещали ему еще столько же при условии, что он не будет вообще ни на что реагировать.

Мерчисон ухмыльнулся.

– Да, уж у него-то нервишки не шалят. Весь в папашу. Я как сейчас помню, едем это мы со старым лордом по трассе, вдруг нас подрезает какой-то придурок, и наша колымага плавно уходит в кювет. А кювет – не кювет, а овраг, и на дне камни и всякая дребедень. Так вот, с меня семь потов сошло, даром что я бывший танкист, а этот старый пень негромко так мне и говорит: «Мерчисон, если вас не затруднит, в следующий раз предупреждайте меня заранее, что собираетесь ехать проселочной дорогой. Немного трясет». Даже в лице не переменился.

– Во-во. Только твоему лорду было тогда уже под семьдесят, а этому всего тридцать три.

– Да что ты к нему привязался? Думаешь, лучше служить у какого-нибудь бездельника, который целыми днями и ночами шляется по увеселительным заведениям и летает на Ривьеру, чтобы перекинуться в картишки?

Джим Бигелоу в отчаянии махнул рукой.

– Сам не знаю, почему меня это так злит. Так и хочется сунуть ему в брюки булавку...

Деликатное покашливание, донесшееся сзади, заставило Джима подскочить и залиться багровым румянцем, а Мерчисона – поспешно встать по стойке «смирно». Их хозяин стоял в дверях, одетый в повседневный (страшно дорогой и безмерно элегантный) деловой костюм, и безмятежно глядел немного в сторону, явно стараясь не смущать своих слуг.

– Я был бы вам крайне признателен, Джеймс, если бы вы воздержались от подкладывания булавок в мою одежду. Я сегодня ужинаю в клубе. Вернусь в десять. Мерчисон, через пять минут выезжаем.

С этими словами молодой человек величаво спустился по ступеням и ушел в сад. Джим Бигелоу перевел дух и посмотрел на Мерчисона. Тот неопределенно хмыкнул и отправился в гараж. Утро продолжалось.

Молодого человека в безупречном костюме звали Джон Малколм Ормонд, граф Лейстер. Ему действительно было тридцать три года, и от отца, старого графа Лейстера, он унаследовал громадное состояние, старинный замок на юго-востоке Англии, особняк в Лондоне и невозмутимый характер. Старый граф Лейстер покинул сей мир десять лет назад, будучи весьма пожилым человеком. Джон был поздним ребенком, матери почти не помнил, смерть отца переживал очень тяжело, однако виду не подавал. Это было бы неприлично.

Джону Ормонду природа своих даров отвесила щедро и полной мерой. Он был высок, широкоплеч, атлетически сложен и удивительно красив. Его внешность так и просилась на очередной портрет в фамильной картинной галерее, украшавшей старинный замок Ормондов. Замок Форрест-Хилл располагался неподалеку от знаменитой реки Эйвон, построен был в четырнадцатом веке и с тех пор ни разу не менял владельцев.

Ормонды были знатным семейством, в родстве с королями, и Джон Ормонд считался одним из самых завидных женихов Англии. Великосветские красавицы кусали изящные локотки и тщетно бросали на невозмутимого графа пылкие взоры: Джон Ормонд был безукоризненно вежлив и... холоден.

Скажем прямо – хотя нам и неприятно об этом говорить, – некоторые несостоявшиеся невесты графа Ормонда настолько обозлились на него, что даже запустили слух (да, да, увы!) о якобы имеющей место не вполне, так сказать, традиционной ориентации интимных предпочтений красавца-графа. Однако репутация Джона была еще более незыблемой, чем его хладнокровие, и слухи умерли в зачатке, не успев отравить умы лондонского общества. А вскоре в «Таймс» появилась заметка о том, что граф Лейстер объявляет о своей помолвке с мисс Меделин Уайт, дочерью сэра Бартоломью Уайта, графа Эпсома. Домыслы злоязыких красавиц были окончательно забыты, свет успокоился, и все пошло по-прежнему.