Дженнет Лавсмит - Золушка из Калифорнии

Пат обожала мать, точно так же, как и отец. Самые счастливые воспоминания детства воскрешали те неповторимые мгновения, когда она, в благоуханном тумане пудры и духов, завороженно наблюдала за тем, как Ирен примеряет платье за платьем. Патриции часто позволялось выбрать, какой именно наряд подойдет к данному торжественному случаю — после чего девочку отсылали к Хиллари. Хиллари походила на любящую матушку куда больше, чем та недоступная богиня, которую полагалось называть Ирен, а не мама.

Как ни странно, дочь никогда не наряжалась в старые платья матери и, в отличие от других маленьких девочек, никогда не расхаживала по дому в материнских туфельках на высоких каблуках. Большую часть отведенного на игру времени она проводила лежа на полу и усердно рисуя красавиц, которые были похожи на ее мать и щеголяли в необычных, фантастических нарядах, созданных воображением девочки. Отец поощрял это увлечение, говоря, что у нее несомненные способности в художественному творчеству.

Лучше бы он отправил меня в школу бизнеса, думала Патриция. Делопроизводство куда более практично. Но, как она уже имела возможность убедиться, Кевин Олтмен практичным человеком не был. Иначе он бы не допустил, чтобы юридическая контора, основанная его отцом, так быстро пришла в упадок. После того как он взял контору в свои руки, постоянные клиенты мало-помалу исчезли, а новых почти не прибавилось. Теперь-то она понимала, что отец просто- напросто не уделял юридической практике должного внимания и тратил время на хобби: теннис и резьбу по дереву.

Хотя контора разорялась, он и Ирен не считали нужным сократить расходы и продолжали вести все тот же экстравагантный образ жизни. Они ездили в круизы, устраивали званые обеды, отдали дочь в лучшую школу. До самой смерти отца никто и не подозревал о том, что финансовое положение мистера Олтмена оставляет желать лучшего.

И как это юрист мог так запустить дело? С подоконника Патриция взяла деревянную фигурку лебедя и провела пальчиком по гладкой обточенной поверхности. Она вспомнила отца: вот тот сидит на лужайке и увлеченно строгает или выпиливает. Он обожал работать руками. Теперь-то девушка понимала, что ему никогда не хотелось заниматься юриспруденцией. Уступив отцовской воле — ее папа был почтительным сыном, — он не смог преуспеть в деле. Может быть, Кевин слишком привык зависеть от своего родителя, привык считать, что надежно обеспечен до конца дней своих?

Патриция всей душой любила смешливого, беззаботного отца, и принимала все его дары, не очень задумываясь, откуда они взялись, как само собою разумеющиеся. Ох, если бы ей знать раньше, как трудно отцу приходилось, как тот выкручивался, занимал деньги под залог, чтобы содержать доставшийся по наследству дом. А делал он это ради жены и дочери, чтобы дать им куда больше, чем диктует необходимость. Девушка поставила на место крохотного лебедя. Да, отец оберегал их от грубой реальности, с которой сталкивался сам и с которой теперь приходилось сражаться ей.

Сунув тарелку и чашку в посудомоечную машину, Пат устало побрела к себе в комнату, гадая, что же теперь делать? Выплачивать взносы по закладной становилось все труднее; девушка подумывала о том, чтобы продать дом, но жить-то где- то надо! Кроме того, как ей обойтись без мансарды? Мансарду отделал для дочери Кевин: врезал в стену огромные окна, установил стерео и настелил паркет из твердого дерева, чтобы девочка вместе с друзьями могла бы устраивать ганцы. Но Патриция была застенчивым, малообщительным подростком, и комната редко использовалась по назначению. А вот мастерская из мансарды получилась превосходная. Пат не представляла, как без нее обойтись.

Завтра — первое число месяца. Она забралась под одеяло, мысленно сопоставляя выплату по закладной и прочие ежемесячные счета с тем чеком, который должен был прийти из "Золотого наперстка". Голова болела, цифры путались, и вскоре девушка забылась беспокойным сном, в котором время от времени мелькал высокий незнакомец.

Патриция. Патриция Олтмен. Мартин Сазерленд так и не смог выбросить ее из головы. Он отложил свои записи и рассеянно постучал карандашом по столу. Затем, отбросив карандаш, откинулся в огромном кожаном кресле и посмотрел в окно: февральский дождь скучно барабанил в окна кабинета.

В один из таких ненастных дней он и начал свою книгу: еще дома, в Кембридже. По обыкновению своему он прогуливался в лесу, слушал, как чавкает под ногами намокшая листва, ощущал на лице капли дождя и размышлял. Думал он главным образом о своих пациентах и еще о том, как бесконечно он утомился. Устал выслушивать жалобы на разбитую жизнь: порою люди винили себя, но чаше — кого-то другого. Устал спасать от западней и ловушек, куда его подопечные сами себя загоняли. Он слушал и пытался заглушить внутренний голос, твердивший: поздно!

Если бы он только мог рассказать всем людям без исключения, как можно разрешить все проблемы, дать им в руки путеводную нить, написать руководство о том, как стать счастливым… Об этом Мартин не раз размышлял.

Не относясь к идее серьезно, он, однако, изложил свои мысли на бумаге, а затем показал рукопись знакомому литагенту. Каково же было его удивление, когда агент предложил ему выгодный контракт от имени солидного американского издательства! Воодушевленный, Мартин в считанные дни закончил черновой план и установил для себя приблизительные сроки. Однако работа как-то дальше не заладилась.

Не удавалось ему найти для рукописи ни времени, ни места. Усадьба, что принадлежала его семье на протяжении многих поколений, находилась меньше чем в сорока милях от Кембриджа, казалось бы, чего еще желать? Но в усадьбе постоянно толпились туристы — важный источник дохода, ведь надо платить налоги, надо поддерживать ее в хорошем состоянии, даже если никто там не живет.

Владели усадьбой Мартин и его старшая сестра Шарон. Шарон жила с мужем и детьми в Калифорнии, а Мартин снимал квартиру в Кембридже. Безусловно, он мог бы отправиться в родовое гнездо и уединиться в какой-нибудь комнате. Но все равно там он постоянно отвлекался на посетителей: молодого психолога тянуло к людям. Вот какой-то старик любовно проведет рукою по гладкому дереву перил, вниз по которым Мартин часто съезжал ребенком, — и сразу же возникает вопрос: интересно, почему старик так ценит дерево и отчего печать скорби на его лице? Почему у этой туристки глаза искрятся смехом, а у той — мертвы, как у рыбы? Шарон считает его прирожденным наблюдателем, исследователем душ человеческих. Разумеется, в городе тоже работать невозможно: постоянно осаждают все те же пациенты, друзья, приятели по клубу. И женщины…

— Со слабым полом у тебя всегда будут проблемы, милый братец, — заявила ему сестра во время последнего приезда, когда они вдвоем гуляли по лесу. — Твои мечтательные серые глаза и чувственная ямочка на подбородке лишают милых дам последнего рассудка, — дразнила она. — Вот уставиться ты по своему обыкновению на дамочку этак вопрошающе и начнешь задавать хитрые вопросы, а та уже и думает: все, попался! Решит, что ты от нее без ума. Не понимает, глупая, что ты ее просто-напросто изучаешь — словно амебу под микроскопом.