Линда Ховард - Дорога домой

— Зная, что твой ребенок … что? — напомнила она.

Он засунул руки в карманы и сжал их в кулаки.

— Ты собираешься оставить его? — невразумительно спросил он.

Она застыла, затем выпрямилась и уставилась на него.

— Что ты имеешь в виду?

— Я имею в виду, собираешься ли ты сделать аборт.

Теперь в ее карих глазах не было ни теплоты, ни мягкости.

— Почему ты спрашиваешь? — невозмутимо поинтересовалась она.

— Это разумный вопрос.

А ведь он и в самом деле ни о чем понятия не имеет, ошеломленно подумала она. Иначе мог ли он подумать, что она может избавиться от его ребенка, если бы имел хоть малейшее представление о том, что она к нему испытывает? Вся любовь, которую она ему отдавала длинными, темными ночами, могла быть скрыта от него. Он мог принимать ее за услуги, те самые, за которые ей платили. Может быть, он принимал ее страсть за искусные приемы содержанки, рассчитанные на то, чтобы делать сладкого папочку счастливым?

Но она ничего не стала ему говорить. Она только взглянула на него, прежде чем отрывисто заявить:

Нет, я не собираюсь делать аборт. — И снова стала укладываться.

Он неожиданно взмахнул рукой.

Что тогда? Если ты собираешься оставить его, то что ты с ним собираешься сделать?

Она слушала его со все возрастающим недоверием. Кто из них сошел с ума — она или он? Что он понимал под тем, что она собирается сделать? На ум приходило множество вариантов ответов, как очевидных, так и не очень. Ждал ли он, что она перечислит многочисленные обязанности, связанные с заботой о ребенке, или спрашивал о ее планах вообще? Учитывая обычную четкость речи Сакса, всегда ясно выражавшего то, что он имеет в виду, она приходила в еще большее замешательство.

Что ты подразумеваешь под «что я собираюсь с ним сделать»? То, что, полагаю, делают все матери.

Его лицо посерело и покрылось бисеринками пота.

Это мой ребенок, — он шагнул вперед, поймав ее плечи своими крепкими руками. — Я сделаю все, что угодно, но не позволю тебе выбросить его как ненужный мусор.

Страх холодной струйкой пробежал по спине, мгновенно лишив ее способности говорить. Уставившись него широко распахнутыми глазами и приоткрыв рот в безмолвном отрицании, она терпела на плечах его железную хватку. Несколько раз она пыталась что-то выговорить, и, когда, наконец, это удалось, ее голос походил на хриплое карканье.

Выбросить ребенка? Боже мой! Это сумасшествие! С какой стати ты о таком заговорил?

Его трясло. Она чувствовала это по его рукам, видела, как сотрясается его крупное тело. Его страдание облегчило ее собственное, когда до нее дошло, что он расстроен и нуждается в поддержке, возможно больше, чем она, хотя и не понимала почему. Ведомая инстинктом, она положила руки ему на грудь.

Я никогда не сделаю ничего, что навредило бы твоему ребенку, — мягко сказала она. — Никогда.

Он задрожал еще сильнее. Она ничего не могла прочесть в его зеленых глазах, застывших с каким-то диким выражением. Но вот он глубоко вздохнул, и стиснул челюсти, пытаясь вернуть самообладание. Она видела, как он борется с собой, видела, чего это ему стоит, но спустя все лишь мгновение его руки обрели прежнюю уверенность, а лицо, все еще смертельно бледное, стало бесстрастным, словно камень. С величайшей осторожностью он освободил ее плечи и безвольно опустил руки.

Ты не должна отсюда уезжать, — сказал он так, словно именно это они и обсуждали. — Это хорошая квартира. Ты могла бы взять ее в аренду.

Анна отшатнулась от него, скрывая пронзившую ее боль, боль еще более мучительную, потому что на какой-то миг она подумала, что он хочет оставить все по-прежнему. Но он не предлагал сохранить статус-кво, он все еще намеревался разорвать их отношения.

Нет, — ответила она и протестующее отмахнулась. — Нет… только не…

Что не…? — заспорил он. — Не пытаться обеспечить тебе комфортные условия?

Она прерывисто вздохнула и опустила голову, в свою очередь стараясь вернуть самообладание. Ее одолевали усталость и жажда правды. Если это конец, почему бы ему не сказать? Гордость? Какая жалкая причина для сокрытия того, что изменило ее жизнь. Она еще раз глубоко вздохнула.

Не проси меня остаться. Я здесь только из-за тебя. И без тебя мне здесь оставаться незачем.

Она повернулась к нему, вскинула голову, чтобы видеть его, и ясным, размеренным голосом произнесла:

Я люблю тебя. Иначе меня здесь вообще бы не было.

Его лицо исказилось от потрясения, став еще белее. Губы дрогнули, но он не издал ни звука.

Я решила уйти, потому что считала, что это именно то, чего ты захочешь, — ровно продолжала она. — С самого начала ты ясно дал понять, что не желаешь никакой привязанности, так что я от тебя ничего и не ждала. И если ты хочешь, чтобы наши… наше соглашение оставалось в силе, то я не считаю, что это возможно. Я не могу одновременно быть матерью и нетребовательной любовницей. На первом месте должны быть дети. Так что, при сложившихся обстоятельствах, я должна тебя оставить. Это не означает, что я перестану тебя любить.

Когда-либо вообще, добавила она про себя.

Он потряс головой, то ли недоверчиво, то ли отказывая, и как-то неровно двигаясь, присел на кровать, незряче уставившись на раскрытые чемоданы.

Она наблюдала за ним, и ее охватило беспокойство. Она считала, что его реакцией будет злоба или холодная отстраненность, но, похоже, он действительно потрясен. Так, словно случилось нечто ужасное. Она подошла и села рядом с ним, ловя малейшие изменения в его лице. Саксона было трудно разгадать даже тогда, когда он был расслаблен, сейчас же его лицо было словно высечено из мрамора.

Анна сцепила пальцы.

Я никогда не предполагала, что ты так отреагируешь, — бормотала она. — Я думала… Полагаю, я думала, что это тебя не очень-то озаботит.

Он вскинул голову и впился в нее взглядом, острым как бритва.

Ты думала, что я уйду и больше никогда не вспомню ни о тебе, ни о ребенке? — резко и обвиняющее бросил он.

Она не стала отпираться.

Да, я думала именно так. А что еще я могла подумать? Ты ни разу даже не намекнул мне, что я являюсь для тебя чем-то большим, нежели удобный сексуальный объект.

Его сердце мучительно сжалось, и ему пришлось отвести от нее взгляд. Она считала себя только удобством, а он измерял свою жизнь временем, проведенным с нею. Не то, чтобы он говорил ей об этом… Здесь она права. Но сейчас он нарушал свое правило держать ее в неведении. Может быть, потому, что он терял ее? Он чувствовал себя так, словно его раскромсали, но ему было слишком больно, чтобы разобрать, что нанесло ему большую рану: осознание того, что он теряет ее, или того, что он породил ребенка, тоже потерянного для него.