Пенни Джордан - Ночь, которой не было

Говоря это, он осторожно снял с нее тонкий шелковый бюстгальтер, и в полумраке комнаты ее кожа показалась ему полупрозрачной, словно светящейся изнутри, а темные, болезненно напрягшиеся соски безмолвно молили о близости, которую он только что обещал.

— И ты смотрела бы на меня именно так, как сейчас смотришь, и твое тело выглядело бы сплошным искушением, и у меня не хватило бы сил сдерживаться, и я бы притронулся к твоей груди… попробовал ее на вкус…

Николь чувствовала, как волны восхитительной дрожи пробегают по ее телу, а Мэтт осторожно склонился, нежно лаская и целуя шелковистую белую кожу.

Страстное, неудержимое, неистовое желание вдруг зародилось в ней, необоримое желание откинуться назад, обнять его голову, прижать ее к груди, пока… Казалось, каждая клеточка ее кожи начала источать обжигающий жар, и сдавленное рыдание вырвалось из горла. Хотя она и пыталась справиться со своими инстинктами, не поддаваться им, но Мэтт, похоже, почувствовал ее желание, и его губы немедленно обхватили сначала один напрягшийся сосок, а затем другой, и он осторожно, а затем все смелее и жарче целовал их, пока не почувствовал, как наслаждения охватывает все ее тело.

Потрясение от нахлынувших ощущений было так велико, что она слабо вскрикнула. Это был почти резкий, удививший ее саму звук, и Николь почувствовала, как тело ее выгибается дугой, словно она приносит себя в жертву еще неведомому, но неизъяснимо сладостному языческому обряду.

— Ты прекрасна, как ты прекрасна! — услышала она возглас Мэтта. И это прозвучало словно хвалебный гимн, словно он хотел воспеть в стихах ее тело. Николь показалось, что вокруг них заплескались волны теплого, возбуждающе чувственного моря, медленно, но неотступно несущие их к блаженному освобождению.

И когда ее страстное желание ответить ему с такой же нежностью захватило ее всю, Николь попыталась оттолкнуть его и объяснить… Но он обнимал ее, целуя, прося извинить, если испугал ее или причинил ей боль. И она опять лепетала, что ей хочется прикоснуться к нему, понять, так ли его тело отвечает ей, как ее тело отзывается на малейшее его прикосновение.

Наконец Мэтт все понял. Он взял ее руку и поднес к своей рубашке, помогая расстегнуть пуговицы. Он слабо застонал, когда она прижалась губами к его мускулистой груди, очарованная гладкой кожей и гулким стуком его сердца. Ей хотелось знать, будет ли его плоть отзываться на ее ласку, и она благоговейно застыла, почувствовав, что так оно и есть, зачарованная и потрясенная.

В восемнадцать лет такое неистовство страсти испугало ее, но сейчас ей уже не восемнадцать и она вовсе не напугана…

— Еще немного, и пути назад уже не будет, ты ведь понимаешь, да? — охрипшим от возбуждения голосом предупредил ее Мэтт, когда она потянулась, расстегивая ремень на его брюках.

Мэтт поднялся и подошел к креслу, складывая на него одежду. Раздевшись, он несколько мгновений серьезно смотрел на нее, а затем протянул к ней руки, и Николь поняла, что он просит ее сделать выбор: готова ли она добровольно приблизиться к нему или предпочитает отшатнуться.

Он стоял перед камином, всего в нескольких шагах от нее, но, когда Николь поднялась с кушетки и неуверенным шагом направилась к Мэтту, ей показалось, что это самый длинный и сложный путь из всех, что выпадали ей в жизни.

Едва она приблизилась к нему, как его руки сомкнулись вокруг нее, и Николь испытала облегчение оттого, что нашла в себе смелость подойти к нему, что почувствовала себя в полной безопасности в его объятиях. К этому облегчению непостижимым образом примешивалась мысль о том, что, если даже их соединит всего лишь краткий миг, она уже никогда, ни за что не пожалеет о своем решении.

Его страсть такая чистая, искренняя, честная, по-своему невинная… и горячая, что трудно заподозрить какое-либо притворство или обман.

После этого вечера она не будет страдать от чувства вины… Не будет ничего, кроме мысли о том, что она была ему желанна и что это желание было настолько сильным, что освятило их близость… по крайней мере, для нее.

Мэтт нежно обнимал ее, осторожно освобождая от одежды, и теперь они стояли обнаженные, согревая друг друга жаром плоти и страсти. В этот момент Николь испытала такой прилив наслаждения, что буквально содрогнулась под его порывом, инстинктивно поднимая голову и приглашая Мэтта поцеловать ее. Губы ее приоткрылись, уступая напору его языка и приветствуя ласку его рук, воздавая хвалу его возбуждению, его желанию.

Повинуясь упоительным движениям мужских рук, она открывала в себе опьяняющую чувственность. И вот уже нет больше сил, сдерживаться.

Они опустились на пол, на подушки, которые он предусмотрительно стащил с кушетки, чтобы прикрыть жесткий пол, и Николь вновь задрожала, настолько страстно желая его, что, когда он лег рядом, ее словно пронзил электрический разряд, и она громко вскрикнула, заставляя его забыть о всякой осторожности, побуждая его одним могучим рывком слиться с ней. Каждое движение его тела было настолько возбуждающим, что она почувствовала, как ни с чем не сравнимое наслаждение уносит ее, и прильнула к Мэтту, моля не останавливаться. Наконец и ее тело оказалось захвачено волшебным ритмом, и мир кругом, похоже, навсегда исчез…

Чувство освобождения, последовавшее за яростным, страстным восхождением к вершине блаженства, было столь неожиданным, что Николь ощутила, как горячие слезы подступают к глазам. Однако Мэтт вовсе не удивился, он поцеловал ее влажные щеки и веки, а потом и кончик носа, и губы. Николь внезапно почувствовала полное изнеможение, как душевное, так и физическое. Несмотря на всю свою решительность, она поняла, что глаза ее закрываются, и у нее не осталось больше сил сопротивляться сладостной дремоте.

Наблюдая за ней, Мэтт осторожно отодвинулся. Сердце его было настолько переполнено наслаждением, что он почувствовал, как у него самого защипало в глазах.

Все эти долгие годы она была уверена… Она думала, но так и не узнала, что… Он никогда не сможет простить себя за то, что причинил ей такую боль! Конечно, по-своему, по-мужски он не мог не испытывать удовлетворения, думая о том, что стал ее первым возлюбленным, понимая, что наслаждение от только что пережитой близости было ей незнакомо. Но оно было так естественно и так соответствовало его собственному желанию, что временами он опасался, что вот-вот потеряет контроль над собой и все испортит, напугав ее.

Он встал и медленно, осторожно взял ее на руки, отнес наверх и опустил на старомодную двуспальную кровать, занимавшую большую часть его спальни, а затем спустился в гостиную, чтобы собрать их одежду и положить подушки обратно на кушетку.