Триш Уайли - Вслед за солнцем

— Ах вот как?! — воскликнула Керри. — А ведь у меня сложилось полное впечатление, что ты ублажаешь меня... Выходит, мне всего-то была уготована роль поводыря на тот случай, если ты не сможешь больше полагаться на свое зрение, — осенило ее. — Тогда как глупышка думала, будто ты делаешь величайшее одолжение.

— Все не так цинично, Керри, — пробормотал Ронан. — Просто я не хотел тебе ничего говорить. Да и как бы ты восприняла такие откровения со стороны малознакомого человека?

— Но ты мог довериться мне, когда мы стали близки.

— Тем более не мог. Ты бы решила, что я рассчитываю на тебя. А мне не нужна жалость.

— А что же тебе нужно, Ронан? Тебе необходимо было мое безоговорочное доверие — ты заполучил его. Ты хотел предпринять эту поездку — тебе это удалось. Я полагаю, Ронан О'Киф всегда получает то, чего хочет. И при этом он не очень разборчив в средствах. Так какой реакции ты теперь ждешь от меня?

— Я благодарен тебе за все, Керри. И я не собираюсь злоупотреблять твоим дружеским отношением, — дипломатично ответил он.

— Что это значит? Ты думаешь, что я стану навязываться тебе под предлогом заботы?

— Я вовсе не это имел в виду, — кротко возразил он.

— А что же ты имел в виду? — гневно потребовала отчета Керри.

— Я хотел принять собственное решение и уже потом поставить тебя в известность.

— Поставить перед фактом! — резко переиначила девушка.

— Да! — таким же тоном подтвердил Ронан. — И хуже всего именно то, и я знаю это наперед, что ты не примешь моего решения, а захочешь поступить по-своему, отважная и самоотверженная Керри Дойл. Но я не желаю этой подмены.

— О какой подмене ты говоришь?

— Ты бы чувствовала себя обязанной. Мне ли не знать, как работают мозги у таких барышень, как ты! Ты посчитаешь своим долгом стать моей сиделкой и возьмешься за это с тем же усердием, с каким рулила все эти годы семейным делом. Бесстрастно, но в высшей степени ответственно. Но самое ужасное, что я почти готов это принять, поскольку перспективы мои далеки от радужных, а ты — тот человек, с которым мне хотелось бы быть.

— Какое трогательное признание, — едко заметила Керри. — Иными словами, я заслуживаю доверия. Как это лестно, — обиженно съязвила она.

— Спасибо, что не даешь почувствовать своей жалости. Но и ерничать не обязательно! — вспылил Ронан. — Я рад, что мы все прояснили. За меня не тревожься. Я справлюсь. Главное, что я сумел принять верное решение...

— Да, ведь все только от тебя зависит...

— В данном случае, Керри, все действительно зависит только от меня, — подытожил Ронан.

— Эгоист! — обвинительно бросила Керри.

— Да, — за неимением возражений согласился он.

— Гордец! — добавила она.

— Да, — вновь кивнул Ронан.

— То есть ты знал наперед, что я захочу быть с тобой, и поэтому добровольно от этого отказываешься? Отказываешься от меня?

— Я отказываюсь от твоего миссионерства.

— Очень грубо, Ронан.

— Прости. Я не хочу, чтобы ты чувствовала себя обязанной только потому, что мы хорошо проводили время.

— Я могу понять тебя, когда ты говоришь, что не хочешь моей жалости. Но, скажи, как можно отделить жалость от любви?

— Ты готова придумать любовь, чтобы оправдать ею новую жертву?

— Если бы эту любовь требовалось придумывать, то я скорее бы обиделась на тебя, чем попыталась понять. Однако мне больно от того, как ты несправедлив ко мне, Ронан. Но если ты не испытываешь потребности, помимо наступающей слепоты, быть со мной, я настаивать не буду, — проговорила Керри и поднялась со скамьи.

Ронан сделал движение вслед за ней.

— Нет, — возразила она тотчас. — Я пойду одна. Ты справишься, я уверена в тебе. Ты уже достаточно изобретателен в своем недуге, — непримиримо проговорила она и сделала несколько шагов прочь, затем остановилась и, повернувшись к Ронану, сказала: — У меня есть к тебе вопрос: если бы все было наоборот и слепота грозила мне, а не тебе, и, предположим на миг, ты меня любишь, разве не остался бы ты со мной, даже не помышляя ни о какой жалости вовсе? Или ты не допускаешь, что моя к тебе любовь достаточно крепка для этого? Я же думаю, дело не в этом. Жалость — только словесная уловка. Ты просто боишься, что, не в силах отказаться от моего участия вообще, однажды возненавидишь меня за мою любовь, не имея в своем сердце и крупицы взаимного чувства. Так не правильнее ли сказать прямо, что я тебе не нужна, потому что ты меня не любишь вне зависимости от того, слепнешь ты или нет? Однако ты продолжаешь хитрить. И самое неприятное, Ронан, — это то, что еще недавно были «мы» и верили: этот мир действительно принадлежит нам, а теперь остались только горечь разочарования и страшное недоумение... Ты был прав, утверждая, что решение зависит от тебя. Это так, Ронан. Теперь ты никогда не узнаешь, какой выбор бы сделала я... Очень жаль. Мне будет очень больно вспоминать нашу встречу. Лучше бы ее не было, — заключила Керри и продолжила свой путь.

Ронану потребовалось время, чтобы вместить в себя все услышанное и упорядочить эмоции. Если он и допускал возможность такого разговора, то планировал быть во всеоружии. Все произошло как нельзя хуже. Готов Ронан не был. Тема оказалась слишком чувствительной, чтобы совершенно владеть собой и не допустить подобного поворота событий. Ронан дал слабину. Он позволил сумбуру эмоций заслонить собой цель, к которой так трудно шел.

Горькие слова Керри продолжали эхом отдаваться у него в голове. Он позволил ей понять себя неверно и отпустил ее. Она ушла с сознанием его бесчестности, уверенностью в его коварстве. Тогда как все то время, что они были вместе, Ронан стремился забыть о своей печальной участи, забыть о болезни и предстоящих невзгодах и отдать все силы на то, чтобы заразить ее, начинающую путешественницу, своей страстью. Он старательно оберегал ее от всяческих ненужных впечатлений, с тем чтобы представить ей огромный мир таким, каким сам хотел его запомнить.

Именно этими соображениями и был продиктован выбор маршрута. Ронан был счастлив найти попутчика, с которым бы мог разделить радость встречи с любимейшими уголками мира. И Керри была благодарной ведомой, идеальной спутницей до того самого момента, когда он так неуклюже посвятил ее в свою горькую тайну, со всеми этими нелепыми оговорками, касающимися ее возможной жалости.

К чему все это было? Зачем ему понадобилось придавать такое большое значение собственным страхам, подозревая в худшем человека, которого он знал лишь с хорошей стороны?

Сейчас он не мог объяснить себе этого. Равно как и не знал, способен ли вообще что-то изменить. Или же была совершена роковая ошибка и следует лишь смириться с ее удручающими последствиями?