Лора Брантуэйт - Вдоль по радуге

Это был самый разумный выход, но Кэтрин все равно чувствовала себя неуютно. Только в нападении возможно победить. Она же просто пряталась, оттягивала Момент новой встречи с Дэвидом и раздувала в себе слабенькую надежду, что ему попросту надоест ее искать и он отступится.

Не отступится. Кэтрин знала. Том может надеяться, может делать вид, что его вообще все это не касается, может делать вид, что не боится… Хотя он боялся. Чувствовал каким-то своим детским чутьем, что над его маленьким миром нависла опасность.

Он только один раз спросил у Кэтрин:

— Мама, ты хочешь помириться с папой?

— Я хочу, чтобы я и папа жили мирно, — ответила она, подумав. — На разных континентах. Или хотя бы в разных городах. И чтобы вы встречались, если вам захочется. Или, если захочется, не встречались. И чтобы никто никого не боялся.

— Ты боишься папу?

— Да.

— А дядя Грег?

— Нет.

— А почему он не боится?

— Потому, что смелый и правда на его стороне.

— Ты знаешь, он мне нравится. — Том посмотрел на нее с хитрой улыбкой.

— Мне тоже.

— Я так и знал! Конечно, мне бы хотелось, чтобы ты вышла замуж за Сэма и мы с ним играли бы целыми днями, а по вечерам рассказывали друг другу смешные или страшные истории…

Кэтрин усмехнулась.

— Что? Что такое, мам? Ты не подумай, я тебя не заставляю, но…

— Что — но?

— Но мне бы хотелось, — повторил Том.

— Ты можешь играть с ним сколько душа пожелает. Сейчас все уляжется, и мы заживем по-другому, и вы с Сэмом будете видеться так часто, как захотите. Но я твоя мама, дружок. И я не могу выйти замуж за твоего лучшего друга только потому, что тебе с ним весело и интересно. К тому же… ты не думал, что он старше тебя на целых долгих восемнадцать лет? А ты себя с ним ощущаешь легко, как с ровесником. А что будет, когда тебе станет двадцать и двадцать пять?

Том задумался и замолчал, и в этом молчании удалился из комнаты. Кэтрин не обиделась: за Томом такое водилось. Он иногда так глубоко погружался в свои мысли, что становился непроницаем для внешнего мира. Когда он что-то решит, он вернется.

А вообще их с Грегом жизнь ладилась на удивление хорошо, но несколько странно.

Кэтрин узнала, что он вовсе не так уж невыносим, как ей казалось поначалу. Может быть, в такой манере он общается только с малознакомыми докторами? Кто знает.

Грег жил в просторном двухэтажном доме.

Когда Кэтрин вошла туда и огляделась, ей показалось, что это нежилой замок — или давно заброшенный. Нет, там было относительно чисто, и интерьер подобран со вкусом, но впечатления дома этот дом не производил.

Потом Кэтрин изменила это мнение: дом был жилой наполовину, как будто были протоптаны дорожки из гостиной в кухню, из кухни в кабинет, из кабинета на второй этаж, в спальню. Столовой и еще четырьмя спальнями наверху Грег не пользовался.

Ими стала пользоваться она. Конечно, не всеми сразу: спальня для нее, спальня для Тома, завтрак и ужин в столовой.

— Я прекрасно устроился, — поделился своими мыслями Грег во время их первого совместного ужина. — Теперь у меня в доме есть женщина, а у меня перед ней — никаких обязанностей.

— У нее перед тобой тоже, — отшутилась Кэтрин и сверкнула на него влажно заблестевшими глазами. Хоть бы не заметил, что голос у нее дрогнул. Еще припишет этому какой-то ненужный смысл…

И смысл этот конечно же не нужен, потому что он все только усложнит и запутает. Одно дело, когда она в трудную жизненную пору гостит у друга, который кое-чем ей обязан, потому что она спасла ему руку, и совсем другое — когда у мужчины, с которым у нее… некие романтические узы.

Грег, правда, к великому ее удивлению, делал вид, что никаких таких уз, а тем более романтических, не существует. Что они просто приятели, и как же не помочь подруге, которую, кроме него, некому защитить?

Иногда Кэтрин начинало казаться, что тот поцелуй в машине, который перевернул ее мир с ног на голову, точнее с головы на ноги, который подарил ей истинное освобождение от Дэвида — еще бы, она поцеловала в губы другого мужчину, и земля не разверзлась у нее под ногами, — что тот поцелуй ей просто приснился.

Иначе как можно после него — вот так?

Грег кивал ей, выходя утром на кухню, кивал, уходя на работу, спрашивал, как дела, когда они встречались вечером за ужином. С Томом он общался тепло, но с достоинством, не пытаясь развлечь его или как-то завоевать доверие. Это и не нужно было, Том ему очень доверял. Он чувствовал в Греге сильного мужчину, который по-доброму относится к нему и к его матери, а значит, станет защищать их.

Ни одного намека на ту искру, что между ними проскочила.

Ни одного нескромного взгляда.

Ни одного слова в том тягучем, низком тоне, который заставляет женское сердце трепетать и плавиться.

Грег рано уходил, поздно возвращался, ужинал, потом скрывался в кабинете. Он сказал, что у него поднакопилось работы за время, когда он «отлынивал отдел» на больничной койке. И теперь он взялся решать их все разом.

От Дэвида ничего не было слышно. Если бы им пришлось держать оборону, отстреливаться, в общем, жить по законам военного времени, Кэтрин хотя бы понимала, почему Грег не проявляет к ней никакого мужского интереса. Неужели она обидела его чем-то? Или ему не понравилось, как она целуется, черт бы его побрал?

Она злилась, злилась без всякой причины, иногда — на него, чаще — на себя, злилась с каждым днем все больше оттого, что не понимала до конца истинных причин своей злости и не давала ей выхода.

Если бы она знала, как несладко приходится Грегу, она, может быть, позлорадствовала бы.

Грег рад был бы забаррикадироваться в кабинете и выходить через окно, только бы не встречаться с Кэтрин. Эта женщина что-то с ним делала. Уже сделала. Она превратила его из «машины правосудия» в живого, пылкого мужчину, которого обуревали желания и страсти. И самым сильным из желаний, самой жаркой страстью было прижать к себе Кэтрин, овладеть ею и сделать своей женщиной навсегда, до скончания времен.

Почти так же сильно ему хотелось сказать ей «люблю».

Он давно уже перестал верить в силу этого слова, перестал считать его священным. Он даже начал немножко его презирать, как презирал Марту — так часто он ей его повторял.

Люди вообще так часто его повторяют, что уже затерли языками чуть ли не до дыр.

И все же именно оно, это изрядно избитое слово, вертелось в его мозгу, когда он смотрел на Кэтрин.

Он старался не смотреть, чтобы не искушать судьбу.

Когда он вез ей цветы, когда приглашал на ужин, даже во время самого ужина, он еще верил, что это просто симпатия к славному, интересному человеку в смеси с вожделением к красивой, необычной женщине.

Но в машине, когда он подвозил ее домой и чувствовал, как сокращается, как истекает ударами его сердца время, отмеренное до прощания, до прощания, которое непременно отмечено будет поцелуем… То, что поцелуй случится, было вне сомнения, под вопросом оставалось лишь то, что будет после.