Г. Де Растиньяк - Приключения нежной Амелии

– Моя бедная малышка, – любезно сказала она, – ты заблуждаешься. Я у тебя ничего не отбирала и питаю к тебе самые нежные чувства. Что касается дома… Ты полагаешь, что месье де Сен-Фар поступил недостаточно разумно, объявив меня хозяйкой этого дома? Кому же еще он мог доверить тебя, если не мне, посвятившей ему свою нежную любовь, которая ныне принадлежит тебе, его единственной дочери. Поверь мне, бедное мое дитя, я желаю тебе добра, одного только добра!

– А теперь, – продолжала она уже другим тоном, – поднимись в свою комнату и немного отдохни. Элиза приведет тебя в порядок, а потом мы, пожалуй, предпримем какую-нибудь поездку. Жизнь в деревне скучна, жара непереносима, но мы все же попытаемся немного развлечься.

– Развлечься? – воскликнула Амелия все же срывающимся от слез голосом. – Развлечься!! Я поняла, мадам! У вас нет сердца.

С этими словами, подобрав кружевные складки своего халата, она сломя голову пронеслась мимо Александрины.

Мадам Дюранси смотрела ей вслед, издевательски кривя губы. Маленькая дура! Теперь какое-то время она, вероятно, будет разыгрывать из себя несчастную любовь и брошенную невинность. Но рано или поздно воля к жизни и молодость возьмут верх, и тогда она, Александрина, найдет верный способ излечить ее от печалей.

Она позвонила Элизе, прелестной горничной Амелии, которая столь же безоглядно была преданна своей юной госпоже, сколь ненавидела в глубине души мадам, темные замыслы которой видела насквозь с безошибочным инстинктом как истинное дитя природы. Но при этом, разумеется, они ничем не выдавала свою антипатию.

Вот и сейчас она вошла и присела в глубоком реверансе: «Да, мадам?» Ее большие карие глаза испытующе смотрели в гладкое, непроницаемое лицо хозяйки. Элиза подслушивая, стояла у двери, когда Амелия, расстроенная и заплаканная, пробежала мимо нее к лестнице, ведущей наверх. Было ясно, как божий день, что в этой освещенной утренним солнцем комнате, где играл занавесками легкий утренний ветерок, разыгралась маленькая, но впечатляющая драма.

– Ступай наверх и присмотри за мадемуазель Амелией, – распорядилась Александрина. – Она только что ушла к себе. Позаботься, чтобы она приняла освежающую ванну и через час или два была готова к выезду.

Элиза сделала реверанс. На ее свежем личике был живо написан один-единственный вопрос.

– А правда ли говорят, что месье Эрнст уехал? – участливым тоном осведомилась она. Александрина оборвала ее нетерпеливым движением руки.

– Занимайся своими обязанностями, а все остальное – это уж мое дело.

Элиза, надувшись, удалилась. Она на дух не переносила новую хозяйку дома.

Про себя Элиза обвиняла именно ее в гибели месье де Сен-Фара и всей душой занимала сторону своей маленькой госпожи, с которой у нее за годы службы в доме Сен-Фаров сложились самые дружеские отношения. Только ради Амелии она осталась на месте горничной после того, как мадам взяла на себя управление домом. Да и сама Амелия всем сердцем была привязана к Элизе за ее верность.

Когда минутой позже горничная постучала в дверь своей госпожи, вместо ответа она услышала еле сдерживаемые рыдания. Тогда Элиза решительно повернула ручку двери и вошла в напоенную воздухом комнату, украшенную чудесной бело-золотой мебелью в стиле ампир. Она застала Амелию рыдающей на своей кровати под балдахином из светло-голубого сатина.

– Выше нос, мадемуазель! – сказала она на свой грубоватый, но сердечный манер. – Ничего с вашим голубком не станется в этом его путешествии. Вы сами не заметите, как время мелькнет, и он вернется сюда богатым человеком с сундучком, который весь будет набит подарками для его любимой девочки. Готова поспорить, мадемуазель, не пройдет и двух лет, как мы будем гулять на вашей веселой свадьбе!

Амелия приподняла голову с шелковых подушек.

– Ах, Элиза, ты ничего не понимаешь! Он уехал и ничего мне не сказал. А я ведь так его люблю! Глаза закрою и вижу перед собой. И чувствую, как его руки обнимают, ласкают меня… Как он меня ласкал, Элиза, видела бы ты, как он меня ласкал!

Руки Амелии бережно дотронулись до двух порывисто вздрагивающих грудей, сомкнулись на их остриях и заскользили вниз мягко очерченной линии бедер, все ниже и глубже, в направлении красиво вьющегося густого руна, что заманчиво и четко обозначалось под распахнутым халатом.

– Ты ничего не понимаешь! Это такие невероятные ощущения! Начинаю думать, – и вся таю изнутри.

Амелия вскочила на ноги и порывисто обняла девушку, которая всего на два год была старше ее.

– О, Элиза, – сказала она, уронив голову ей на плечо, – стоит мне подумать об этом, и я словно теряю рассудок. Моя бедная голова готова разорваться от боли. И слышишь?.. Слышишь, как стучит мое сердце?..

Рука Амелии лихорадочно ухватила руку горничной и порывисто прижала к своей беспокойно волнующейся груди. Ее милое, слегка опухшее от слез личико раскраснелось, ощутив мягкий нажим Элизиных пальцев, которые в своем трогательном стремлении утешить несчастную влюбленную девушку нежно и безостановочно расточали ласки, пока розовый бутончик на левой груди Амелии не стал упругим и твердым, как ароматная зрелая земляничка.

– Ах, мадемуазель, – сказала горничная со смехом и все более частым дыханием, – позвольте мне разочек поцеловать этот чудный, нескромный бутончик. Он такой прелестный!..

И прежде чем Амелия, глаза которой подернулись поволокой, успела еще что-то сказать, проворные губы Элизы уже обхватили прелестную ягодку, и ее не в меру болтливый язычок был на этот раз красноречив без всяких слов.

Минуту спустя обе девушки, сами того не заметив, лежали на шелковом одеяле под балдахином, и верная Элиза своими сильными и одновременно вкрадчивыми руками воспроизводила все те ласки, которые в вечер накануне отъезда щедро расточал своей любимой Эрнст. Элиза не успокоилась до тех пор, пока слабое всхлипывание, все еще сводившее судорогами горло Амелии, не сменилось короткими криками сладострастия, и она с разомкнутыми губами и закрытыми глазами полетела в бездну чувственного изнеможения. Элиза, которую по ходу ее утешительной деятельности саму пробрал жар, со вздохом взглянула на расслабленное лицо своей молоденькой госпожи. Какая жалость, что невинная Амелия, позволив обнимать, целовать и ласкать себя, по-видимому, даже не задумалась о том, что Элиза – тоже девушка из плоти и крови, в которой прикосновение к этому округляющемуся, роскошно цветущему девичьему телу, нежному, как севрский фарфор, ненасытному при всей его невинности, как тело страстно любящей женщины, пробудило некое волнение, устранить которое – в отсутствие более сильнодействующего средства – могло одно лишь только прикосновение нежно ласкающей ручки. Мысли Элизы сами собой устремились к красивому садовнику-итальянцу; этот парень совсем недавно поступил на службу в дом мадам Дюранси. Это был замечательный стройный юноша, искры скрытых желаний уже прятались в его глазах, которые томно и меланхолично горели на загорелом лице. Но увы и ах! – Феличе в данный момент находился вне пределов досягаемости для желаний, беспокойно щекочущих Элизу, и ей ничего не оставалось, как довериться своей собственной руке, благо она не раз уже сослужила своей хозяйке молчаливую любовную службу. Мельком взглянув на госпожу, которая, тяжело дыша, все еще лежала с закрытыми глазами, Элиза с легким вздохом опрокинулась на изящный диван в стиле ампир, и правая рука ее нырнула под пышно вздымающуюся нижнюю юбку…