Элоиза Джеймс - Моя герцогиня

И нежности. Годы показали, что хотя наслаждение прекрасно, нежность — дар редкий и драгоценный.

Герцогиня расправила плечи и открыла дверь.

Элайджа очнулся внезапно. Так случалось всегда. А вот подступала темнота медленно: сознание отключалось постепенно, однако с неумолимой настойчивостью. Обычно, придя в себя, герцог упирался взглядом в чье-нибудь испуганное лицо — люди думали, что он умер. Бодрящее ощущение, что и говорить! Потом сердце начинало бешено, колотиться, как будто старалось наверстать упущенное и поймать привычный ритм.

Однажды приступ случился в холле палаты лордов, а вернувшись к действительности, Бомон обнаружил рядом шокированного и растерянного лорда Камберленда: бедняга отчаянно тряс его за плечо. Герцог Вильерс, однажды обнаружив приятеля, потерявшего сознание в библиотеке, поступил проще: начал шлепать по щекам.

Но хуже, чем сегодня, и быть не могло.

Джемма побледнела от ужаса. Пальцы, сжимавшие его запястье, дрожали.

— Прости, пожалуйста, — прошептал Элайджа.

— О Господи! — Голос Джеммы сорвался от волнения. — Умоляю, скажи, что это всего лишь дурной сон!

Он слабо улыбнулся.

— Сердце!.. — в панике пролепетала Джемма. — Твое сердце… твое сердце отказывает. История отца повторяется.

— Но я-то жив! И даже почти привык к этим приступам. Не исключено, что буду жить и дальше, время от времени теряя сознание.

Элайджа поднял руки, и Джемма разжала судорожно стиснутые пальцы. Она все еще стояла перед креслом на коленях: давно ли? Элайджа провел ладонью по ее золотистым волосам, и на ковер упала маленькая розочка. «Вот так падают розы в могилу», — подумал он и внезапно проникся острой жалостью к собственной горькой участи.

Джемма не двигалась.

— Нет, этого просто не может быть! Когда это началось?

— Первый раз случилось в прошлом году, в парламенте.

— Но… мы…

Он нежно привлек ее к себе.

— Иди сюда.

— Тебе нельзя напрягаться, — испуганно вскричала она.

— Не бойся, приступ уже миновал. — Элайджа посадил жену к себе на колени.

— Не верю! — немного помолчав, печально произнесла Джемма. — Не могу и не хочу верить. Ты так молод! Мы должны вырастить детей и вместе состариться.

Он прижался щекой к ее волосам.

— Нельзя измерять жизнь годами. Ценность существования заключается в том, что человек успел сделать в отпущенное ему время.

— Ты все понял и потому вызвал меня из Парижа, да? — неожиданно спросила Джемма.

— Отец умер в тридцать четыре. Надо быть последним глупцом, чтобы не спросить себя, намного ли я его переживу.

— И когда же ты это осознал?

— В восемь лет.

— О нет, — простонала Джемма и отчаянно вцепилась в отвороты его рубашки.

— С тех пор эта мысль неудержимо гнала меня вперед; страстно хотелось что-нибудь успеть.

— Потому что отец не успел?

— Ему не хватило времени. Сначала я его ненавидел, но потом понял, что у него не было того преимущества, которое судьба предоставила мне. Он же ничего не знал о болезни, просто навсегда остался молодым. Возможно, прожив еще лет сорок, сумел бы доказать, на что способен.

— Он имел право на безрассудства. А ты… о, Элайджа, тебе так и не выпало шанса вволю подурачиться! Как жаль!

Оба замолчали.

Потом Джемма тяжело вздохнула и спросила:

— Тебе больно?

— Когда засыпаю?

— Это не сон. Да, в это время.

— Совсем не больно. Это обычно случается, когда я сижу. Кажется, что темнота сгущается и обступает со всех сторон. Только когда просыпаюсь, возникает неприятное ощущение. Но быстро проходит.

— А что делает сердце?

— Изо всех сил пытается вернуть к жизни. И пока всякий раз успешно, С прошлого года ничего не изменилось: я засыпаю и просыпаюсь. Пока хуже не становится.

— Не храбрись, — строго предупредила Джемма. — Это ужасно! Невыносимо!

Элайджа молча погладил ее по щеке. Вот так всегда: в парламенте слова текут свободным, сильным потоком, а в самые ответственные моменты неожиданно куда-то пропадают. А ведь все эти моменты связаны с самым дорогим человеком — с женой.

— Ничего не поделаешь, Джемма, — наконец заговорил герцог. — Остается лишь жить — до тех пор, пока нить не оборвется. Люди постоянно умирают, и многие совершенно неожиданно.

К несчастью, приступы неизменно сменялись жуткой головной болью, и сейчас железный обруч уже сдавил виски.

— Не верю, что тебе не бывает больно. Глаза говорят иное.

— Очень болит голова. У Фаула есть лекарство.

Джемма мгновенно вскочила и позвонила, вызывая дворецкого.

— Так он все знает?

— Я собирался и тебе сказать. Когда-нибудь.

— А кто еще знает?

— Викери.

— Но он ничего мне не сказал!

— Просто не выдалось удобного случая. И Вильерс.

— Ты доверился Вильерсу, но не мне.

— Не доверялся. Он сам однажды обнаружил меня в библиотеке. — Элайджа тяжело поднялся: голова напоминала наковальню, по которой стучали огромным молотом.

— Сядь, пожалуйста. — Джемма вернулась и слегка подтолкнула мужа к креслу. — Еще рано вставать.

— Физическое напряжение необходимо, — возразил Элайджа и поймал губами ее губы. — По-моему, я потому и пережил отца, что много двигаюсь.

— А ты чувствуешь приближение приступов?

— Складывается впечатление, что всему виной внезапное нервное напряжение. В парламенте, например, я страшно разозлился из-за тупости оппонента. А сегодня, как только увидел тебя на яхте, сердце и вообще едва не остановилось.

— Значит, нельзя так напрягаться! — Голубые глаза Джеммы заблестели. — Надо больше лежать!

Элайджа криво усмехнулся:

— Прости, но это уже тюрьма, а не лечение. Не беспокойся, приступы случаются не очень часто. Бывает, целая неделя проходит без происшествий. — Он слегка покачал головой, пытаясь ослабить сжимавшие лоб тиски. — Хорошо помогают упражнения. Если сердце начинает сбиваться с ритма, иногда удается убежать от приступа — вернее, ускакать верхом. Тогда оно вспоминает, как надо работать, и успокаивается. — Он многозначительно поднял брови. Хочется верить, что брачные отношения пойдут на пользу здоровью.

Однако Джемма нахмурилась:

— А к доктору ты обращался?

— Бессмысленно.

— Я не согласна! — горячо возразила она.

— Еще никому на свете не удалось вылечить разбитое сердце, — задумчиво произнес Элайджа. — Что бы ни означало это загадочное выражение.

Джемма расплакалась, а герцог еще больше разозлился на собственное сердце — не столько за то, что оно разбито, сколько за способность разбивать другие сердца.

27 Марта

Утром Джемма проснулась с той страшной пустотой в душе, которая приходит на смену горю. Вчера она заставила Элайджу выпить принесенный Фаулом поссет и ушла. Вернулась в свою комнату, с досадой убрала из волос розы, умылась, надела любимую, совсем простую ночную рубашку, забралась в постель и проплакала почти всю ночь.