Джеки Браун - Меня хранит твоя любовь

— Поехали.

После разговора Мейсон замкнулся, но Роз не принимала его молчания на свой счет. И никак не могла отвлечься от мыслей о женщине, которую Мейсон любил, потерял и за которую получил пулю.

Двигаясь по лыжне, они прошли полпути. Мастерство Роз возросло настолько, что она упала всего раз. Поскольку разговор потерял оживленность, она стала уделять больше внимания окружающему пейзажу. Ей редко удавалось насладиться красотами природы, поэтому она пользовалась представившейся возможностью и едва не пела вслух.

— У этого дерева есть имя? — спросила она, прерывая молчание и указывая на гиганта, возвышающегося по правую сторону от дороги.

— Джо, — ответил Мейсон безо всяких колебаний.

Ее обрадовало, что он снова начал шутить.

— Очень смешно.

— Это восточная белая сосна, та, что служит символом Мичигана. — Поскольку она продолжала смотреть на него, он продолжил: — Она была когда-то основой нашей деревообрабатывающей промышленности. Этой должно быть лет двести, судя по обхвату ствола.

Он попытался обхватить ствол ладонями. Не смог. Роз задрала голову вверх, стараясь навечно запечатлеть в памяти зеленые ветки, снег на них и яркое синее небо.

— Мне нравится асимметрия ее веток. Красота бывает в капле несовершенства, — проговорила она, удивляясь своему почти поэтическому наблюдению. Потом посмотрела на Мейсона, ожидая насмешек, но его лицо было серьезным, взгляд — задумчивым.

— Ты права, Рози. Подчас вещи бывают прекрасны не вопреки своим изъянам, а из-за них.

У Роз по коже поползли мурашки. Но раньше, чем она собралась ответить, он уже поехал дальше.

Когда они снова вышли на проезжую дорогу, Мейсон концом лыжной палки отстегнул свои крепления.

— Хочу заглянуть ненадолго в таверну.

— Сегодня у тебя выходной, — сказала Роз, огорчившись.

— Надо заняться кое-какой бумажной работой. Я катаюсь каждый день после десяти. Присоединяйся, если желаешь.

Роз помахала, но ничего не ответила. Она не собиралась ловить его на слове. Но на следующий день была на месте, в полной готовности, если не считать побаливающие после физических упражнений мышцы. А также во вторник и среду. Такого с ней сроду не случалось. Просто наряду с величественными соснами и хрустящим деревенским воздухом она впервые наслаждалась вкусом дружбы.

Прошла неделя, а потом две. Жизнь Роз потекла по накатанной колее. Но она не могла сказать, что ей прискучило и что она рвется в путь, как всегда случалось в прошлом. Мейсон учил ее читать, или скорее пытался усовершенствовать те скромные навыки, которыми она обладала. Вероятно, подобная ситуация могла бы смутить ее, но он не давал ей ощутить себя глупой. Должно быть, потому, что его помощь была достаточно незаметной и не затрагивала ее гордость.

— Эй, Рози, — сказал он однажды вечером, — я взял в библиотеке пару книжек, которые, мне кажется, тебе понравятся. Я знаю, что ты не слишком хорошо читаешь. У одного моего кузена в школе возникли те же проблемы. Так вот он и порекомендовал эти книги. Думаю, на пару мы сможем их одолеть.

Роз неопределенно пожала плечами, но с этого дня дважды в неделю часок перед ее сменой они сидели рядышком за столом в его офисе. Она не казалась себе дурочкой, произнося слова или выписывая их на бумаге. В качестве награды за ее труды Мейсон читал ей несколько страниц из своих толстых фолиантов. Он был прекрасным чтецом, расставляя акценты, придавая тексту окраску, делая повествование занимательным. Сейчас они читали его любимую книгу Джеймса Фенимора Купера «Последний из могикан».

Пристроив подбородок в ладонях, Роз спросила:

— Это происходило в штате Нью-Йорк, да?

— Да, но у англичан были поселения и в Мичигане. Когда-нибудь мы туда съездим.

Сказал между прочим, как один приятель может сказать другому, и Роз пришлось мобилизовать всю свою волю, чтобы удержать готовую отвиснуть челюсть. Как у него это получается? Мейсон давал ей почувствовать себя особенной, необходимой, между тем, как Роз точно знала, что она ни та, ни другая.

Всю свою жизнь Роз была невидимой для всех, появляясь на радарах других людей только тогда, когда они предполагали в ней потенциальный источник неприятностей. Ее лишь учитывали, как единицу в системе надзора за лишенными родительской опеки детьми. Но Мейсон видел в ней личность. Он делал совместно проведенное ими время радостным и беззаботным, если не считать пульса, подскакивающего всякий раз, когда он клал руку ей на плечо или посылал простую улыбку. Уроки чтения из занудного занятия превратились в увлекательную авантюру, так же как и катание на лыжах наполнялось каким-то другим смыслом, нежели простые физические упражнения.

Совершенствуясь в обеих областях, она одновременно училась говорить. Мейсон поражал ее. Даже если забыть о голливудской внешности, интригующем прошлом и увлечении нестандартной музыкой, этот парень был ходячей энциклопедией того, что касается природы. Он мог распознавать дерево по коре, называл вид животного, следы которого пересекали их лыжню, и был без ума от птиц. Тут и там останавливался внезапно, задирал голову и слушал пронзительный свист или воркованье какого-нибудь пернатого создания.

Однажды, в который уже раз следуя за ним по лыжне, Роз решила сразить его своими беспримерными познаниями:

— Эй, слышишь?

Он замер и обернулся.

— Что?

Она дождалась, пока сверху раздалось громкое карканье. Над их головами меж деревьями пролетела самая что ни на есть заурядная ворона. На нее Роз и указала.

— Вон там. Это ворона. Питается падалью и отбросами. Распространена по всей стране. Ее можно узнать по характерному громкому крику и отвратительным манерам за столом. — Она пыталась сохранять серьезное выражение лица, но ее выдавали подрагивающие от сдерживаемого смеха губы.

— Недурное описание.

— Не ты один разбираешься в птицах.

— Я считал тебя экспертом по наскальным сизарям.

— Наскальным сизарям?

Он хмыкнул, и она поняла, что ее снова дурачат.

— Больше известным как голуби. В Детройте все ими загажено. Просто неофициальный символ города.

На вершину ближайшего дерева плюхнулась ворона и прорезала своим карканьем морозный, спокойный воздух.

— Деревня немногим отличается от города. Тоже находятся желающие пошуметь и намусорить, — заметила Роз.

— Что есть, то есть. Я где-то слышал, что если бы птичьи голоса можно было бы перевести на человеческий язык, то на фоне общего поэтического щебета резко выделялись бы вороньи ругательства.

Большая серая птица снова хрипло вскрикнула, и Роз согласилась, что резоны для подобных сравнений имеются.

— Неужели ты никогда не думала разыскать свою семью? — однажды спросила Марни, убираясь в баре после закрытия.