Фрида Митчелл - Смысл жизни

К четырем часам галерею пора было закрывать, но уже с половины третьего Сандра не отходила от Чарлза ни на шаг. Едва познакомившись с ним, она незаметно увела его в тихий уголок, где по обеим сторонам низкого кофейного столика располагались два уютных кресла. Вскоре, словно по мановению волшебной палочки, перед собеседниками возникло серебряное блюдо с фруктами и бутылка самого дорогого вина, хранимого миссис Уайтселл для умасливания особо платежеспособных клиентов.

Итак, они все говорили, говорили и говорили… Каждый раз, стоило Констанс бросить взгляд в ту сторону, где, едва не касаясь друг друга, склонились две головы — темная и огненно рыжая, — ее захлестывала волна любопытства. О чем они говорят? Что мама рассказывает Чарлзу? Какие вопросы он ей задает? Не может быть, чтоб только о картинах. Не такой уж он любитель искусства, чтобы битых полчаса выслушивать хвалебные дифирамбы, расточаемые хозяйкой галереи в адрес своей же собственной дочки.

Без четверти четыре сладкая парочка наконец рассталась.

— Милая моя, он просто прелесть! — шепнула Констанс довольная мать. — Но почему ты мне раньше о нем не рассказывала? Он ведь просто с ума по тебе сходит!

— Ничего подобного! — Констанс взглянула на мать так, будто та только что нанесла ей глубочайшее оскорбление. — Мы едва знакомы, вот почему мне казалось глупым о нем говорить.

— Ха! — Многозначительные восклицания удавались миссис Уайтселл особенно хорошо. — Глупым? Да он купил у нас сразу все «Времена года»!

— Да ну? — Констанс не знала, плакать ей или смеяться. В глубине души, конечно, теплилась надежда, что все четыре картины, изображающие времена года, когда-нибудь перейдут в руки одного владельца. Однако ввиду высокой цены она сильно сомневалась в успехе своего замысла. И вот теперь четыре акварели, изображавшие смену времен года в окрестностях ее домика, перешли в полновластное владение Чарлза Стэйна. — Что ж, раз он владеет домами, полями и речкой, которые я нарисовала, желание купить эти картины вполне объяснимо.

— Несомненно, — подтвердила миссис Уайтселл. — Но, может, стоит с ним хотя бы вежливо проститься? Ведь он тебе одолжение сделал.

О да, сделал! Констанс кивнула, набрала в легкие побольше воздуха и зашагала туда, где виднелась крупная фигура Чарлза, склонившегося над покупками. Когда она тихо подошла к нему сзади, Чарлз даже не взглянул на Констанс, но был явно в курсе, что она где-то рядом.

— Мне особенно нравится «Зима», — сказал он. — Картина получилась бесподобная. А это белое сияние в сером небе! Оно просто великолепно!

— Благодарю. — «Зима» была и ее любимой картиной, но после щедрого комплимента Констанс решила об этом умолчать. — Надеюсь, моя мать ничего вам не навязывала? Знаете, у нее ведь есть такая привычка…

— Послушаете, Констанс, мне эти картины нравятся, и точка! — нетерпеливо перебил ее Чарлз. — И, несмотря на ваше не больно-то лестное мнение обо мне, я все-таки умею восхищаться искусством, — добавил он обиженно.

Ну вот, начинается! — огорчилась Констанс. Опять неправильно понял.

— Ваши работы из глины тоже довольно необычны. — Чарлз буквально потащил ее через весь зал, и, даже не пытаясь вырвать у него свою руку, что ввиду выгоднейшей продажи «Времен года» было бы просто верхом неблагодарности, Констанс послушно поплелась за ним. — Например, вот эта вазочка с отверстиями. — Он остановился возле одной из «фавориток» Констанс — белой фарфоровой вазы с сетчатым узором в виде листьев. — Как вы добились такого эффекта?

Констанс посмотрела снизу вверх в его красивое лицо, пытаясь отгадать, был ли этот вопрос обычным проявлением вежливости. Но, увидев, что голубые глаза Чарлза горят задорным огоньком по-настоящему глубокого интереса, она осмелела.

— Стенку вазы можно проткнуть специальным ножичком, когда фарфор становится твердым, как толстая кожа. Тем не менее действовать надо крайне осторожно: глина должна быть достаточно сухой, чтобы не прорваться и выдержать давление ножа, но в то же время достаточно мягкой, чтобы не треснуть.

— А вот эта? — Чарлз ткнул пальцем в большое блюдо, середину которого украшали золотисто-красные завитки.

— Тут вы видите эффект, который называется мраморным. А это, — объясняла Констанс, показывая на следующее блюдо, — я делала почти так же, но вычистила донышко скребницей. Видите, как оно отличается?

Констанс переходила от изделия к изделию, увлекаясь рассказом все больше, а Чарлз послушно следовал за ней. Спустя несколько минут она вдруг заметила, как на его лице расцветает широкая улыбка, и сразу остановилась.

— В чем дело? Разве я сказала что-то смешное?

— Ничего. Просто вы так захватывающе рассказываете о своей работе. Наверное, вам бесконечно дороги все эти вещи. Скажите, Констанс, а вам не жалко с ними расставаться?

— Это тяжело, вы правы, — призналась она. — Они становятся частью меня, как дети. Но у меня есть парочка вещей, которые я никогда не продам.

На самом деле когда-то их было куда больше, но в разгар своей последней сцены ревности Роберт разбил массу поделок, гоняясь за женой по квартире. И, прежде чем Констанс успела выскочить на улицу, он опустился до того, что искромсал в клочья ее любимую картину — портрет отца, сделанный по фотографии.

— Но что поделать? Я зарабатываю этим на жизнь.

— Если так пойдет и дальше, у вас скоро отбою от клиентов не будет.

— Вряд ли.

— Не сомневайтесь, я уверен. — Чарлз подошел к ней совсем близко, и Констанс почувствовала его дыхание на своем лице. — Первое, что вы должны втемяшить себе в голову, это то, что в нашей жизни, когда каждый сам за себя, вы — лучшая из лучших. Только так вы попадете на вершину мира.

— А если я не хочу туда?

— Тогда вы вообще ничего не добьетесь, — сухо ответил Чарлз.

— Ну и пусть. Но, куда бы я ни попала, мне везде будет хорошо. А вам?

— Мне? — растерялся Чарлз.

— Я наступила на больную мозоль?

— Давайте не будем говорить обо мне.

— А может, все-таки поговорим?

— Хорошо, будь по-вашему, но только после обеда.

— Нет, обедать я с вами не пойду.

— Не можете же вы вечно прятаться в своей скорлупе! Вокруг нас такой прекрасный мир, и рано или поздно вам придется в него шагнуть.

— Вы обвиняете меня в отшельничестве за то, что я отказываюсь идти с вами в ресторан? — резко спросила Констанс.

— И поэтому тоже. — Он протянул руку и дотронулся до ее подбородка, пристально глядя в глаза. — Иначе как я могу понять ваши постоянные отказы?

— О, я объясню вам с большим удовольствием. Причин для отказа может быть уйма…

— Бросьте вы свою уйму! Я-то всего один. Составьте компанию одинокому бизнесмену, который вынужден проводить холодные вечера в пустом гостиничном номере. Нет-нет, молчите! Я убежден, вы не бессердечная гордячка, вы не откажете. Я знаю вас достаточно хорошо, вы не отвергнете приглашение старого друга.