Луанн Райс - Тихая гавань

Но сегодня утром она едва не взорвалась. Они сидели на кухне — как когда-то сидели с мамой, и Куинн чуть было не сказала, что очень любит на восходе писать в своем дневнике. А вот это уж точно было бы глупостью. Проще было бы отдать тете Дане дневник и разрешить его почитать.

Куинн бродила по дому. Тетя Дана повела Элли на берег — записать на занятия по плаванию, и Куинн поискала их в бинокль. Вон они, там, далеко на пляже, идут с мамашами и детками, приехавшими сюда на лето. Не важно, что Элли отлично умеет плавать. По семейной традиции, установившейся, когда мама с тетей Даной были маленькими, положено было ходить на занятия, пока тебе не исполнится десять. Чтобы научиться выходить из любых непредвиденных ситуаций.

Вот поэтому-то Куинн и знала наверняка: это был не несчастный случай. Она отлично помнила мамины рассказы о том, как они с тетей Даной плавали на остров Шелтер, как однажды доплыли аж до Ориент-Пойнта.

Так почему же мама Куинн, которая легко могла переплыть десятикилометровый пролив, утонула так близко от берега? Вон там, сразу за буйками…

Куинн знала почему. Она хранила эту тайну в сердце и в дневнике.

Ох, если бы она начала вести дневник чуть позже! А мама его прочитала. У Куинн в ушах стоял ее голос. Ласковый голос, объясняющий Куинн про то, о чем она написала. Куинн, пунцовая от смущения, слушала маму, еле сдерживая обиду. Она не простила, и мама тоже не простила.

А через два дня родителей не стало.

Куинн не знала подробностей; она не могла представить себе, как это случилось. Но была убеждена: родители сделали это нарочно. Дали морской пучине поглотить себя.

На берегу ярко светило солнце. Вода, кругом вода. Лучи, отразившись в волнах, плясали по зеркалам и рамкам картин. Кто может знать правду?

Там плавают русалки, говорила мама, когда Куинн была маленькой. С волосами из водорослей и рыбьими хвостами. Они играют с омарами, ловят устриц, находят жемчуг и приносят его домой своим мамам. В полнолуние они раскидывают в море сети, ловят серебристых рыбок и вплетают их в волосы.

Куинн вспомнила о русалках, но знала, что они на ее вопросы не ответят. И тут она подумала об океанографах.

— Сэм-Сэм-Сэм, океанограф, мэм! — прошептала Куинн.

Скорее бы тетя встретилась с ним снова.

Обойдя весь дом, она вернулась наверх, в коридор, где у стены стояла папина ракетка. Куинн схватила ее, кинулась в свою комнату и там принялась колотить по всему, что попадалось под руку. Матрац, подушка, одеяло, лампа на ночном столике. Она била не глядя, словно хотела выколотить из комнаты ответы, которые были ей так необходимы.

Сэм лежал, жарясь на солнышке, и выжимал штангу. Под ним поскрипывала палуба, и он подумал, не выйти ли в море. Но вместо этого добавил еще десять килограммов к прежним восьмидесяти и продолжил занятия.

Его яхта стояла на якоре неподалеку от Нью-Хейвена, в Стони-Крик. Утром он прошел на веслах пятьсот метров до городской пристани, пробежал десять километров, выпил кофе с бубликом и вернулся обратно. Ему нужно было кое-что почитать и написать статью, но вместо этого он взялся за штангу.

Серая футболка Сэма намокла от пота.

— Тринадцать, четырнадцать, пятнадцать, — считал он.

Детство у Сэма было нелегким: он вырос в семье, где считали каждый цент, где не хватало то на еду, то на квартплату, и горько завидовал тем, кто имел все и без всяких усилий. В Куинн Грейсон Сэм безошибочно угадал несчастного ребенка. Он увидел это в глазах Куинн и сразу представил все, через что предстояло пройти Дане. И он решил помочь ей. Ему надо было проанализировать наблюдения за дельфинами, присланные из Бимини, надо было поехать на конференцию в Новую Шотландию. Но он все отменил.

В каюте зазвонил телефон, и он догадался, кто это, еще до того, как включился автоответчик. В голосе прозвучала напускная храбрость, которой пытались скрыть неуверенность и робость. Сэм ошарашенно выслушал приглашение. Лучшего он и пожелать не мог.

Дана поднялась наверх с корзиной — хотела собрать грязное белье — и увидела в углу шкафа Куинн разбитую лампу. Она встала на корточки и принялась собирать осколки.

Основание лампы было в форме керамической раковины. Лили вылепила его из глины в восьмом классе. Отец сделал из него лампу, которую Куинн забрала к себе в комнату.

А теперь она валялась разбитая вдребезги.

Почему Куинн ее спрятала? Боялась, что ее будут ругать? Размышляя над этим, Дана в который раз подумала, что родитель из нее никудышный.

Она безумно устала от занятий плаванием, на которые водила Элли. Устала стоять на берегу с мамашами и беседовать о клумбах, о теннисе, о женском клубе. Дана привыкла к тишине собственной мастерской, а светские беседы ее пугали — она совершенно не умела их поддерживать.

Собрав белье, она вышла в коридор. На стене висели четыре картинки Лили. Виды Хаббардз-Пойнта зимой, весной, летом и осенью.

Дана вспомнила, как ее всегда тянуло рисовать, но — увы! — она давно ничего подобного не испытывала. Обычно она работала на огромных холстах. Полтора метра на три — чтобы хватило места на все ее чувства. Она представила себе мастерскую, где ее обычно посещала муза.

Когда-то она видела музу и в своей натурщице Моник. Двадцатипятилетняя Моник подрабатывала, где могла, — копила деньги на художественную школу. Глаза у нее были цвета шоколада, спокойные и понимающие, и она умела по полчаса сидеть, запрокинув голову. А еще она была мила и заботлива. Приносила Дане цветы, заваривала чай. Дана относилась к ней как к младшей сестре. А еще в Моник был тот дух свободы, к которому всегда стремилась сама Дана. И, глядя на обнаженное тело Моник, Дана порой с трудом перебарывала смущение.

Джонатан часто приходил в мастерскую и смотрел, как она работает. Моник появилась, когда Дана с Джонатаном уже полгода жили вместе. Для Даны такая жизнь была внове, но Джонатан уверял ее, что это навсегда. И Дана доверилась ему.

— Она не идет ни в какое сравнение с тобой, — шептал Джонатан на ухо Дане, когда та писала обнаженную девушку, опутанную водорослями.

И его поцелуи были тому подтверждением.

— Он тебя обожает, — сказала однажды Моник. — Очень надеюсь, что и у меня появится когда-нибудь такой преданный возлюбленный.

— Непременно появится. Ты редкая красавица, Моник.

Моник пожала плечами и застенчиво улыбнулась. Но у Даны было ощущение, что девушка отлично знает себе цену.

После смерти Лили Моник незачем было приходить. Дана так тяжело переживала утрату, что о работе и речи не шло. Она не могла ни думать, ни рисовать, хотела только спать или лежать в объятиях Джонатана. Она тянулась к нему, надеясь найти в его сильных руках опору и утешение.