Николь Бернем - Влюбленная в принца

И это не кончилось с детством. Это продолжалось и в его браке с Лукрецией. И в отношениях с детьми. Со всеми и каждым, кого он встречал на жизненном пути.

Федерико заставил себя оставаться спокойным, хотя чувствовал, как рука Пиа ласкает костяшки его пальцев. Он мог бы привыкнуть к ней. К ее мягкому прикосновению. Он даже радовался, когда нес ее в ждущий автомобиль. И потом в больнице. Слишком много моментов близости. Это опасно.

Сколько прошло времени с тех пор, как он был последний раз с женщиной? То есть с Лукрецией.

Лукреция — выбор родителей. А эта женщина случайно вошла в его жизнь, предложила дружбу и поддержку, ничего не требуя взамен.

К сожалению, чистосердечный жест Пиа сделал его уязвимым к ее чарам. К ясному взгляду, веснушчатому лицу, красоте блондинки, непритязательности, теплому женскому прикосновению. В голове мелькнуло немыслимое. Интересно, что она сделает, если он притянет ее к себе и поцелует? Оттолкнет? Запаникует?

Или ответит поцелуем?

Он с трудом сглотнул. Он не должен так думать о Пиа Ренати. Неважно, что его радуют разговоры с ней, неважно, что она легко сошлась с его сыновьями и что он находит ее привлекательной. Он просто не имеет права давать пищу для публичного интереса к его романтической жизни. Никакой романтической жизни у него не должно быть. Один раз он принял дружбу и удобство за любовь и потом поклялся, что никогда не повторит этого снова.

Она с минуту колебалась, словно почувствовав его смятение. Потом медленно убрала руку.

— Надеюсь, вы простите, что я вмешиваюсь? Но вы напрасно сердились на няню. Мне неприятно сознавать, что ее уволили из-за того, что я вовремя не пригнулась.

По коридору прошла медсестра, заглянув по пути в дверь. Они поняли, что их частная палата не такая уж и частная. Федерико встал и жестом предложил Пиа выйти в холл.

— Нам пора идти. По-моему, им нужна палата для другого пациента.

Когда они шли по пустому холлу цвета зеленой мяты, он продолжил разговор:

— Не беспокойтесь о няне. Во-первых, вы не могли ожидать, что в королевском дворце надо увертываться от летящего бумеранга. Во-вторых, к несчастью, это не первое ее упущение. Так что о вашей вине не может быть и речи. Это ее проблемы. Не ваши.

Он хотел сказать что-то еще, но они уже подошли к столу медсестер. Федерико обещал доктору, что поговорит с персоналом и пожмет девушкам руки. Но сегодня ему почему-то не хотелось быть представителем семьи. Хотя эта роль стала для него второй натурой.

Он хотел говорить с Пиа. Хотел убедить ее, что не был несправедлив к няне, что старается быть терпимым к детям и к их буйным играм. Разве он не предоставил няне возможность исправиться? И разве Пиа не видит, как сильно он любит своих сыновей? Разве она не понимает, что он жизнь отдаст за них?

И все же ее простые слова растревожили его.

Через несколько минут к столу медсестер подошел его водитель. Теперь Федерико мог сесть в машину и у Пиа появилась возможность вернуться во дворец и отдохнуть.

— Боюсь, что нам не удастся уйти так же спокойно, как мы вошли, — предупредил водитель. Этот шестидесятилетний мужчина работал в семье, когда принц был еще мальчиком. Он вел их по изолированному служебному коридору, что позволяло избегать любопытных взглядов. — Репортеры у каждой двери.

— Почему бы вам не подогнать машину к западному входу? — предложил Федерико. — Если мы не можем убежать от них, попробуем встретиться с ними лицом к лицу и ответить на их вопросы. Но я хотел бы, чтобы вы с машиной были рядом.

Водитель деловито кивнул и, ускорив шаг, оторвался от них, чтобы подогнать машину.

— Мне не обязательно разговаривать с репортерами, правда? — На лице Пиа появилось озабоченное выражение. Она сдвинула брови. — Я не сильна в такого рода делах. У меня нет даже смутного представления, о чем надо говорить. И потом, я в таком виде… Вы только посмотрите на меня!

— Они сосредоточатся в основном на мне. Если вы будете стоять сзади, они, вероятно, оставят вас в покое. — Он улыбнулся. — Но если не оставят, не волнуйтесь. Вы выглядите прекрасно. Особенно если вспомнить, какой у вас сегодня тяжелый день.

— Мне нужно зеркало. — Нервные нотки проскользнули в ее голосе. — Ну конечно, тушь смазалась и потекла…

— Постойте. — Он повернул ее лицом к себе. Флюоресцентный больничный свет окрашивал ее кожу в желтый цвет. Но это вроде бы не портило ее внешнего вида. Непокорные кудри выглядели так же, как всегда. Он снял белые нитки с летнего свитера и заправил за ухо падавшую на глаза прядь. — Тушь выглядит прекрасно. А помада у вас есть?

— Нет. Ни косметички, ни помады. Я выгляжу ужасно, да?

— Вовсе нет. — Он улыбнулся. — Я просто подумал, что помада отвлечет внимание от повязки на лбу.

— Ужасное зрелище, да?

— Нет. Фактически, — он подошел ближе и обвел пальцем линию, где кончалась повязка, — вы выглядите замечательно для женщины, которой только что наложили швы. — Большинство женщин упало бы в обморок, услыхав, что им предстоит встреча с дюжиной репортеров после такого дня, какой был у нее. Но Пиа обладала внутренней силой и спокойной уверенностью, которые вызывали в нем восхищение. Он мог бы поклясться, что она никогда не бывала героиней драмы. Для этого она слишком кроткая, слишком уравновешенная.

Но спокойствие у нее не такое, как у сверхстильных дам, посещавших приемы во дворце. Дамы разговаривали с ним с единственной целью — засветиться рядом с принцем.

— Сомнительный комплимент. — Ее дыхание ласкало его лицо. А когда она тряхнула головой, до него долетел чистый, фруктовый запах ее шампуня. — Но я все же поверю, что выгляжу прекрасно.

— Хорошо.

— Кроме того, у вас все плечо в крови…

— Будем надеяться, камеры этого не покажут. Кстати, я говорил вам, у меня есть другие рубашки.

Он нагнулся, собираясь лишь чуть коснуться поцелуем волос, чтобы придать ей уверенности. Но когда губы коснулись нежной кожи, а ее кудри скользнули по его лицу, он закрыл глаза, впитывая запретное ощущение.

Он услышал, как она быстро втянула воздух, почувствовал, как ее пальцы задрожали у него на груди. В этот момент его тщательно расписанный, строго спланированный мир разлетелся на куски.

Жажда, настоящая мучительная жажда охватила его.

Когда их губы встретились, легкий вздох вылетел из ее рта. Они погрузились в долгий нежный поцелуй. Наконец Федерико заставил себя оторваться и откинулся назад. Он будто отказывался от тепла, наслаждения и страсти, которая, он знал, овладела ею. И это при том, что каждая клеточка его существа жаждала того, что она предлагала. Но границы не могли быть нарушены.

Даже при том, что поцелуй так и остался на школьном уровне, Федерико понимал — слишком поздно. Первый раз в жизни он поступал импульсивно. Разрешил своему телу и своим желаниям править моментом. Он целовал Пиа, женщину незнатную, которая, выходя из машины, даже не сразу поняла, почему он подает ей руку. Женщину, которая протестовала, когда он нес ее, и которая, как он подозревал, предпочитала брюки юбкам. И женщину, которая разговаривала с его сыновьями так, будто понимала их импульсы. Это значило, что он поддался искушению, которого, как его с детства учили, надо избегать. Пиа — женщина, неприемлемая для мужчины его положения и его чувства долга. Это даже не подлежит обсуждению.