Фрида Митчелл - Прости меня, Кэрол!

Кэрол только кивнула, не в силах говорить.

— Я тоже любил, и все же сам оттолкнул тебя подлыми словами, заставил тебя бежать прочь, словно перед тобой очутилось живое воплощение дьявола. Возможно, это так и было.

Не был он никаким дьяволом, был он просто мальчишкой, одиноким и запутавшимся в собственных горестях и обидах, не верившим никому и ничему, в том числе и своему счастью. В результате они потеряли столько лет, столько невозможно счастливых лет, ведь и она была глупой девчонкой и не позволила ему тогда объясниться с ней.

— После свадьбы Сирила и Роз я вернулся в Штаты в жутком состоянии. Я не мог спать, не мог есть, я прекрасно понимал, что совершил самую большую ошибку в своей жизни. Я помнил твой взгляд, там, у озера… Он жег мне душу все эти годы, Кэрол! Я попытался избавиться от этого с помощью Лоры. Ее я не оттолкнул…

Из груди Роя вырвался странный звук, подозрительно похожий на рыдание. Кэрол же застыла, вспомнив слова Марго. Она говорила, что уже видела Роя в таком состоянии много лет назад…

— Это понятно… Ты думал, что перед тобой невинный ангел, чье сердце ты разобьешь, если не женишься на ней…

— Но это не извиняет того, что я сделал с тобой!

В его глазах была агония, и Кэрол не могла этого вынести. Ей хотелось обнять его, поцелуями прогнать это затравленное выражение ужаса из серебряных глаз, но она должна была все выяснить до конца.

— Почему ты не приехал после смерти Лоры и не поговорил со мной? Я не понимаю, Рой.

— Как я мог! Ты же знаешь меня теперь, как мог я приехать и навязать себя молоденькой, но вполне самостоятельной девушке, которая к тому же могла уже кого-то встретить и полюбить. Кого-то, кто молод, весел, добр и верит в любовь. Нет, я старался изгнать всякое воспоминание о тебе. Какими только способами я этого не добивался! Я менял женщин, все они были красивы, но ни у одной не было таких глаз цвета горячего шоколада, и ни одна из них не смотрела на меня так, как смотрела та девочка у озера! Я жил в аду и беспамятстве, пока однажды Роз не позвонила и не пригласила на день рождения Сирила, и тогда я понял, что судьба дает мне шанс.

— Но ты же сам говорил, что наши отношения должны быть легкими и ни к чему не обязывающими?

— Я трус, кареглазая. Я боялся тебя, вернее, боялся моего чувства к тебе. Я изо всех сил закрывался в собственной дурацкой крепости из лжи и показухи, а ты взяла и разрушила ее одним ударом. Ты рассказала мне про меня. Показала мне мое собственное лицо…

Еще до этого разговора, кареглазая, вспомни! Я увидел тебя и понял, что больше не смогу отпустить тебя, а ты смотрела на меня холодно и свысока, точно на мокрицу. К счастью, Роз вовремя подсказала мне прекрасный повод остаться в твоей жизни, хотя бы попытаться сделать это…

Партнер… О, Розмари!

— … И я подумал, что та ночь двенадцатилетней давности ничего не значит для тебя, что ты все забыла, что ты никогда не полюбишь меня так, как я люблю тебя, но, по крайней мере, я знал, что ты, твое тело хочет меня, а это уже хоть что-то.

— Рой, сколько времени впустую…

— Ты была сильной, очень сильной, ты сама диктовала правила игры. Черт, такого со мной не мог проделать никто! Тогда я поклялся, что ты станешь моей, и неважно, сколько времени мы будем вместе, но я подарю тебе всю свою любовь. С каждым днем я любил тебя все сильнее, а ты держала меня на расстоянии, и твоя власть доводила меня до отчаяния. Казалось, ты читаешь мои мысли…

— Но я то же самое думала о тебе, Рой! То же самое, ты понимаешь?!

— Ты уничтожила меня той ночью, у меня дома. Я думал, что все кончено, а потом услышал слова в госпитале. Я не мог поверить своим ушам. После этого я почти ничего не помню. Даже ребенка Роззи.

Кэрол вспомнила выражение его лица в палате. Тогда она решила, что причина его восторга — крошечная Саманта Кэрол, а на самом деле…

— Я уехал. Так надо было. Надо было убедиться, что все мои демоны отныне мертвы и я свободен. Только после этого я мог сказать тебе то, что сказал: я люблю тебя, Кэрол, кареглазая моя, люблю больше жизни, но выбор теперь только за тобой. Я приму с покорностью любое твое решение, и если ты прикажешь мне убираться к черту… — Его лицо исказила судорога. — Что ж, я сделаю это, но не могу обещать, что не попытаюсь еще раз! Ты меня знаешь.

И тогда Кэрол сделала то, о чем мечтала так давно и так страстно. Она обняла Роя Стюарта и крепко поцеловала его прямо в губы, а он ответил ей яростным и страстным поцелуем, способным в одно мгновение растопить все льды вечной мерзлоты.

Их тела сплавились воедино, и кости Кэрол превратились в воду, а тело Роя — в огонь, но это уже не имело никакого значения. Вообще ничего на свете не имело значения, кроме того, что наконец-то они могли сказать:

— Ты — мой!

— Ты — моя!

Эйфория заполняла вены искрящимся шампанским, и воздух звенел, а в луне и солнце не было никакой необходимости, ибо перед ней сияли серебряные глаза самого лучшего, самого прекрасного, самого мужественного, самого любимого мужчины на свете, и этот мужчина признавался ей в любви!

— Я люблю тебя, кареглазая, и я буду повторять тебе это каждый день, каждую минуту, до тех пор, пока тебе это не надоест! Я хочу, чтобы ты стала моей женой, и чтобы ты родила мне кучу детей, и чтобы в нашем доме жили кошки, собаки, птички и рыбки, и чтобы мы были счастливы во веки веков. Больше всего на свете я хочу тебя! Не мне досталось то, что ты предлагала мне так доверчиво двенадцать лет назад, но я клянусь, что буду любить тебя так, как будто никого другого в твоей жизни и не было.

Она смотрела на него лучистым взглядом и думала о том подарке, который она для него сберегла. Для Роя, измученного своим детством и темными воспоминаниями о матери, этот подарок, наверное, будет воистину бесценным.

— Не было никого другого, Рой. Ни эмоционально, ни физически. Ты будешь первым и последним, единственная моя любовь, мой мужчина. Как я могла отдаться кому-то другому? Ты и был тот самый «парень», о котором говорила Роз, не зная, что это ты.

На этот раз он смотрел на нее долго, очень долго, и она тонула в расплавленном серебре, а затем их губы слились в долгом, страстном, нежном поцелуе, и вечность превратилась в секунду, а миг растянулся на столетия, и свадебные колокола тихо вызванивали им с самого неба.

— Навсегда, кареглазая?

— Навсегда, любимый мой!

Больше в ту ночь они ни о чем не говорили. Слов не потребовалось.

Девять месяцев спустя двери в приемное отделение родильного дома при монастыре святого Андрея распахнулись, и стерильную тишину коридора заполнил низкий рокочущий мужской голос.

Сестра Маккаферти вскинула голову, строго озирая свое маленькое царство, однако из ее маленького застекленного кабинета обзор был невелик, и она поспешила выйти, негодуя на того, кто посмел нарушить благословенную тишину.