Дорис Смит - Спой мне о любви

Автобус, не останавливаясь, продолжал медленно и неуклюже ползти к центру города. Вскоре кирпич и бетон уступили место живым изгородям, пасущимся овцам и указателю: «Криллу. Гольф-клуб», и мы вновь оказались в предместьях. Мимо нас проезжали фургоны с надписями «Глазго» на бортах. Знакомый парк… Оскорбительная для глаз картина: запущенный индустриальный район, облупившаяся краска на стенах угрюмых зданий… Повернув налево, автобус осторожно подкатил к остановке, прямо туда, откуда началось наше путешествие.

Я побывала в Криллу, но ничего не сделала. Просто сидела в автобусе и ждала с детской наивностью, что он сам остановится.

Обычно я никогда не чувствую себя одинокой в незнакомом месте, но в этот момент, когда мы с Хани, по-прежнему лежавшей в сумке, подходили к двери моей квартиры в Глазго, одиночество превратилось почти в физическую боль.

В понедельник, когда я торопилась на свою первую лекцию, привратник протянул мне письмо. Почерк на конверте был незнакомый, стоял почтовый штемпель Глазго. Я вскрыла его и вначале увидела номер палаты, затем название госпиталя. Письмо было коротким:

«Дорогая Дебора!

Помните, как жестоко вы со мной поступили, потащив пешком в Литон? Надеюсь, наша следующая долгая прогулка будет более удачной: я наконец-то решил привести ноги в порядок — давно пора, вот и улучил минутку. Если у вас найдется свободное время, хотел бы вас увидеть. Часы посещения с 17 до 19. Это, кстати, опять тот парень, Джон Маккензи. Все еще держу пальцы скрещенными!»

Палата оказалась общей, с шестнадцатью кроватями, все были заняты. Радио работало на полную громкость — передавали футбольный репортаж. Повсюду опрятные простыни, мужчины в пижамах, и мой взгляд словно магнитом притянуло лишь к одной из них — темно-синей в желтую и белую клетку. И почему я всегда считала, что поджарая мускулистая фигура Адама куда привлекательнее этой — крупной, коренастой, статной?

— Джон! — улыбнулась я. — Как вы себя чувствуете? — И тепло пожала его руку.

— Разве так здороваются со старым другом? Мои соседи по палате ждали этого весь день!

«Что ж, если они ждали…» — подумала я, удивляясь самой себе. Он подставил губы. Они были мягкие, нежные, но решительные.

— Колин, — прошептала я, — что вы делаете…

От поцелуя, не похожего ни на один из тех, что я когда-либо получала, закружилась голова.

— Ладно, думаю, для начала достаточно, — смилостивился Колин, весело прищурившись. — У меня до этого визитеров не было, понимаете ли, кроме родителей, так что ребята меня ужасно жалели. Но я успокоил их — сказал, что, когда вы придете, все наверстаю.

Операция на ступне — дело серьезное и болезненное, но Колин совсем не выглядел пациентом, удрученным недугом.

— О, мы тут вовсю веселимся, — сообщил он. — Я, между прочим, отлично провожу время!

Контраст между этим и моим последним визитом к мужчине в госпиталь был очевиден. Да, Колин умеет получать от жизни удовольствие при любых обстоятельствах. Только вот в тот вечер на концерте в Сикоуве ему не повезло… И в этом виновата я.

— Двадцать четвертого уже лечу в Германию, — радостно сообщил он.

Я ужаснулась:

— А вы будете в состоянии?

— Ну конечно! Я же не ногами пою. А если я выйду на сцену босым — вряд ли мне удастся в ближайшее время надеть ботинки — и спою «Босоногого бродягу», эффект будет потрясающий!

Тут я решила — теперь или никогда.

— Колин… о том вечере, в Сикоуве. Глупо было с моей стороны не спросить вашего разрешения. Простите. Мне очень жаль.

— Не берите в голову, — сразу же ответил он. — Я тоже вел себя по-идиотски. Надеюсь, без обид?

Я робко кивнула, думая, что на этом он закончит, но Колин, однако, продолжил:

— Понимаете, я дал обещание, которое всегда пытался держать. Поклялся не водить детей на свои концерты.

Вновь, но только на мгновение, его взгляд стал печальным, и мне уже не было необходимости спрашивать, кому он дал это обещание. Анне. Но почему? Жена должна радоваться успехам мужа и понимать, что дети имеют право гордиться своим отцом.

— Я знаю, вам это кажется странным. Но видите ли… — Колин неопределенно махнул рукой. — В общем, Анна хотела, чтобы я бросил эстраду.

— Не может быть! — недоверчиво воскликнула я.

— Она считала, что популярные песни, которые я исполняю, звучат вульгарно. — Он пожал плечами. — Анна была не от мира сего, с утонченным чувством прекрасного. Она признавала только классическую музыку.

«Может, она и была такой утонченной, — подумала я, — только явно с бельмом на глазу. Во-первых, вульгарность — последний эпитет, который можно употребить по отношению к тому, что Колин делает на сцене. Мир стал бы беднее без него. А во-вторых, он и сам многое потерял бы, если бы его лишили любимого занятия».

— Это, конечно, не мое дело… но… — Я собиралась сказать: теперь ваше обещание никому не нужно, но поняла, что не смогу.

— Разумеется. Анна умерла, — спокойно закончил за меня Колин. — Только не все так просто. У нас было джентльменское соглашение: я продолжаю исполнять популярные песни, а Анна держит детей подальше от сцены, по крайней мере пока они маленькие.

«Джентльменское соглашение!» — сердито подумала я и тут же в моих ушах зазвенел детский голосок: «Папочка не поет за деньги, это дурно!» Анна добилась только одного: посеяла в душах детей семена презрения к отцу.

— Анна всегда надеялась, — продолжил тем временем Колин, — что я вернусь к преподаванию. Наверное, она могла бы прожить дольше, если бы я так и сделал.

— Нет! — пылко прервала я его. — Нельзя отказываться от того, что у вас так хорошо получается!

— Но по поводу моего преподавания тоже не было никаких жалоб, когда я работал в Криллу, — сказал Колин, лукаво глядя на меня. — И они думали, что это будет неплохим компромиссом, если я стану учителем музыки.

— Они?

— Анна и Адам. Я не могу представить себе жизни без музыки и постоянно испытываю в ней потребность. Во всяком случае, я всегда это чувствовал. Адам же думал, что я гонюсь за большими деньгами, а Анна… Ладно, теперь это не имеет значения.

— Да. Вы заплатили свой долг Анне. Подумайте о детях. Разве они не имеют права на то, чем наслаждается весь мир? — Я почувствовала, как запылали мои щеки. — У вас удивительный голос!

Молчание было мне ответом, и в первый раз я увидела Колина ошеломленным и растроганным.

— Вы не понимаете, что значит для меня услышать это от вас, Дебра, — тихо произнес он.

Ну вот, я опять невольно выдала свои чувства, поэтому сразу решила пойти на попятную.

— Все, кто слышал ваше пение, так считают, — отрезала я, но, увидев на его лице разочарование, не выдержала и добавила: — Нет, серьезно, я привыкла думать как Адам и только недавно обнаружила, как много в жизни упустила.