Кара Уилсон - Оптимистический финал

— Но ведь это не Клайв следил за прибытием поезда, а ты. — На лице Ганса появилось выражение вины и раскаяния.

— Прости меня. Ты права. Меня всегда так волнует появление нового лица. Ты знаешь это. Но ведь это не означает ничего, кроме моего желания запечатлеть его на холсте. Я такой плохой художник, но я сильно стараюсь. Ты должна простить меня, Дженни, а не сердиться. Неужели ты думаешь, что меня заботит смазливое личико этой девушки? Меня оно не волнует. Мне нравятся темные волосы и темные глаза. Иди сюда, моя маленькая.

— Нет, подожди минутку! Сначала я хочу выбраться из этого платья, а не то ты представишь себя Генрихом VIII.

Ганс подошел к Дженни.

— Я мог бы, — он шутя схватил ее за горло.

— Подними ширму, — приказала Дженни. — И подожди, пока я переоденусь.

Голос девушки звучал спокойно, тело ее охватила дрожь. Отчасти от возбуждения, отчасти от страха. Ганс произвел на нее впечатление, она не могла этого отрицать. Все мужчины казались Дженни скучными. Ее тянуло в этот тихий темный дом, даже когда он вызывал в ней странное необъяснимое опасение.

Пока Дженни расшнуровывала тяжелое парчовое платье, зазвонил телефон. В этом ей почудился какой-то скрытый смысл, потому что Ганс быстро вышел из комнаты, не извинившись, как будто он ждал этого звонка. Он некоторое время находился внизу, и Дженни, одетая уже в просторный свитер и юбку, беспокойно ходила взад и вперед. Она украдкой бросила взгляд на портрет. Лицо получилось странным и несовременным. Глаза были сильно навыкате, а нос очень тонкий. В жизни она выглядела совсем не такой. Бедный Ганс действительно был плохим художником. Нечего удивляться его нежеланию показать ей работу. Что еще он мог спрятать в этом месте? У него была куча вещей, которые никто не хотел покупать. На что он жил?

Дженни просмотрела пыльные холсты, прислоненные к стене. Никогда раньше она не оставалась в этой комнате одна. Теперь у нее появилась возможность осмотреться. Из любопытства Дженни отодвинула один из занавесов и увидела, что тот закрывал не окно, а дверь. Интересно, что за ней скрывалось, шкаф или другая комната? Девушка повернула ручку, но дверь оказалась заперта. Может быть, ее плотно заело от пыли и времени.

— Что ты делаешь?

Внезапно раздавшийся за спиной громкий голос Ганса заставил ее быстро повернуться. В сгущающихся сумерках она не могла отчетливо видеть его лицо, но оно показалось ей темным и зловещим. У Дженни перехватило дыхание.

— Ничего. Я просто поинтересовалась, куда ведет эта дверь.

— За ней ступеньки в подвал. Будешь плохо себя вести, я спущу тебя по этой лестнице.

— Ганс! — Дженни была потрясена и напугана.

Но Ганс уже улыбался.

— Этот старый дом полон всевозможных сюрпризов. В том числе и неприятных. Здесь сыро, он весь изъеден червями, на лестницах легко сломать себе шею. А теперь иди сюда, моя маленькая, я хочу тебя поцеловать.

Дженни охотно приблизилась. Ганс был уже немолод. Ему было не меньше сорока. Обычно Дженни влюблялась в более молодых мужчин. Даже Саймон Сомерс, который оставался равнодушным к ее попыткам завязать отношения, был моложе. Но в Гансе чувствовалось что-то особенное, в его поцелуе, его настойчивости, в том волнении, которое вызывали его прикосновения. К этому примешивалось и его желание видеть ее в средневековом платье и те странные чарующие слова, которые он говорил. Дженни понимала, что не сможет долго держать Ганса на расстоянии.

— Кто тебе звонил?

— Клайв.

— Он привез эту девушку?

— Ты имеешь в виду, привез ли он домой свою новую секретаршу?

— Не думаю, чтобы это было очень хорошо с его стороны, когда Луиза в больнице, — справедливо заметила Дженни. — Я полагаю, тебе не терпится увидеть эту девушку?

— Я обедаю у Клайва сегодня вечером.

Дженни отодвинулась.

— Вот как. Тебе действительно не терпится встретиться с ней!

— Я встречаюсь с Клайвом, потому что ему наконец удалось продать мою картину. Причем за хорошую цену. Мы должны это отметить.

— Поздравляю, — угрюмо проговорила Дженни.

— И если эту маленькую блондинку пригласят за стол, я буду смотреть на нее лишь как художник. Не так, как сейчас на тебя. Дженни, Дженни, почему у тебя такое волнующее лицо? Я не могу забыть его, даже когда тебя не вижу.

Дженни стало легче. Так-то лучше. Она верила, что Ганс говорит правду. Но почему, почему она должна терять голову из-за этого нищего художника? Она просто сумасшедшая.

Немного спустя Дженни отправилась домой, громко попрощавшись с мисс Берт, которая ей не ответила.

На улице Краун у Дженни была квартира, выходящая окнами на узкую Хай-стрит. Напротив находился антикварный магазин Саймона Сомерса. Она заметила, что в комнате Саймона горит свет, и высунулась из окна.

— Эй, привет, Саймон? Как ты навестил матушку?

Саймон показался в окне.

— Прекрасно, спасибо, Дженни. А как твоя читающая публика?

— Ужасно. Их дурной вкус меня всегда раздражает. Даже викарий читает детективы.

— Где ты была, Дженни? У тебя краска на лице.

— О, это Ганс. Я позировала ему.

Дженни лишь едва различала в сумерках лицо Саймона, его густые волосы.

— Ты уверена, что Ганса интересует только живопись?

Как всегда его голос звучал лениво, но в нем слышались провокационные нотки. Что оставалось делать девушке, если все мужчины были такими, как Саймон Сомерс: довольные, немного циничные наблюдатели жизни? Они всегда досаждали своими предупреждениями, как старые девы. Кроме того, Саймон ничего не знал о Гансе и судил о нем понаслышке.

— Если Ганс думает, что может стать хорошим портретистом, то почему бы ему не попробовать, — сердито спросила Дженни. — В конце концов, ты ведь пытаешься добиться успеха в своем деле.

— Конечно.

— Не говори так, как будто ты уверен, что Ганс ничего не добьется в жизни.

— Я не уверен, что Ганс ничего не добьется, где бы он ни планировал найти свой успех.

Дженни пожала плечами.

— Я знаю, Ганс одержим идеей писать картины. Честно говоря, я не знаю, чего он хочет больше: рисовать красивые лица или целовать их. Он немного запутался, но это лишь повод, — рассуждала Дженни. — Ему пришлось пережить ужасное время немецкой оккупации. Он мог бы стать великим художником, если бы у него была возможность заниматься живописью в юности. Во всяком случае, он уже продал одну картину. Ганс узнал об этом от Клайва Уилтона, который только что вернулся.

— Я знаю. Мы ехали одним поездом.

Дженни тут же с интересом подалась вперед.

— С новой секретаршей? Какая она? Такая же хорошенькая, как говорит Ганс?

— Дженни, крошка, я смотрю на вещи не так, как этот честолюбивый портретист.

— Но у тебя ведь есть чувства. Ты тоже собираешься в нее влюбиться?