Анастасия Доронина - Сезон любви

Я была всего лишь немолодой особой тридцати пяти лет, очень мало повидавшей в жизни и так же мало надеющейся на какие-нибудь перемены к лучшему. А с портрета на меня смотрела девушка, от которой как будто исходило свечение. У нее были не русые, как у меня, а черные волосы, и поток света, лившийся из левого угла картины, касался этих волос, играя на них синеватыми бликами. Губы хоть и были очень правильной формы, не выделялись на этом лице, но именно их загадочная улыбка и создавала на полотне атмосферу сияния. А главное — глаза. Они смотрели прямо на меня. Чистый до прозрачности взгляд, от которого волнами, как от брошенного в воду камня, исходили тепло и доброта. Прекрасные, дивные глаза, хотя на дне их можно разглядеть глубоко запрятанную усталость…

— Очень похожа, не правда ли? — услышала я сзади знакомый, чуть хрипловатый голос.

«Откуда он здесь? Этого не может быть! Мне, наверное, мерещится!»

— Я был у этого портрета еще утром и сразу понял, что не ошибся.

Я обернулась. Константин Васенин, одетый в очень светлый плащ из какого-то заморского материала, стоял в пяти шагах от меня. Частично его худощавая фигура расплывалась в полумраке музейного зала, и пианист в светлом плаще походил на инопланетянина, явившегося морочить ни в чем не повинную меня.

Больше в этом зале не было никого — только мы двое.

— В чем не ошиблись? — пробормотала я, чувствуя, как враз ослабели ноги. Кажется, я даже покачнулась. От неожиданности?

— В том, что этот портрет как будто списан с вас. Верите, нет — я думал об этом весь сегодняшний день. Просто наваждение, вы случайно не ведьма? Как ни пытался отвлечься от этих мыслей, все равно не получалось. Бросил все, решил поехать сюда и еще раз убедиться.

— Убедились?

— Да. Вы не ведьма. У ведьмы не бывает такого открытого и в то же время такого беззащитного лица. Вы — фея. Или нимфа. Да, именно так: нимфа! Нимфа, которая не осознает своего очарования и от этого кажется еще божественней.

Эти слова он произносил несерьезным, шутливым тоном. Нужно было пошутить в ответ, сказать что-нибудь остроумное и одновременно немножечко колкое — чтобы не забывался, но я стояла месте, как прилипшая к полу, и ощущала в голове звонкую пустоту. «Спокойно, — подумала я, — появление этого человека может лишить меня равновесия, которое я с таким трудом завоевала за сегодняшний день!»

— А я думала, что у мировых знаменитостей нет времени посещать музеи, — выдавила я из себя наконец. — Я думала, они все свободное время пальцы тренируют на фортепьянах.

— Отчасти вы правы, но лишь отчасти, — весело сказал он, подходя. Теперь тонкое лицо, которое я видела совсем рядом, выражало смущение, как у сбежавшего с уроков первоклассника. — Мой администратор действительно упаковал расписание концертов так, что свободного времени порой хватает только на то, чтобы переодеть фрак. Но месяц отпуска в Москве у старушки-мамы мне отбить все-таки удалось. Сегодня как раз первый день моей свободы. Хотите, проведем его вместе?

— Уже вечер.

— Так тем лучше!

— Если вас не смущает, что меня потом придется далеко провожать…

— Нисколько не смущает. Вы себе представить не можете, как давно я не провожал до дому понравившуюся мне девушку. Слава, о которой вы говорите, имеет один существенный недостаток: чем больше тебе аплодируют, тем меньше времени остается на то, чтобы этим как следует насладиться.

— Хорошо, — внезапно решилась я. — Куда мы пойдем?

— Я шесть лет не гулял по Москве. Вы можете показать мне, как она изменилась за это время?

…А Москва, хоть и продолжала хмурить на нас косматые брови дождевых облаков, тем не менее по неизвестной причине казалась пахнущей весной и надеждой. Мы шли по широким проспектам, сверкающим стеклобетонными окнами башен-новоделов, потом вдруг сворачивали на тихие аллейки, вслушиваясь в доносимые до нас ветром смех и споры вечеринок — где-то были открыты окна, но и те, что были закрыты и мерцали отблесками телеэкранов, внушали уверенность, что жизнь продолжается…

А потом снова пошел дождь, он лился над Москвой, как музыка. Я хотела сказать об этом Васенину, но постеснялась — вдруг его, музыканта, может обидеть такое сравнение? Я вслушивалась в эту музыку и слышала в ней грусть, надежду на лучшее и обещание, что эта осень исчерпала еще далеко не все солнечные дни.

Чуть размытые серебряной пеленой дождя акварельные краски домов быстро оттенялись пестрыми зонтами, которые оказались в руках почти у всех прохожих. Кроме нас двоих.

— Мы промокнем окончательно, — сказал Константин и вдруг сжал мою руку. — Знаете что? Я знаю одно местечко, оно совсем недалеко. Там нас никто не потревожит, и, право же, я познакомлю вас с очень-очень интересной компанией. Пойдемте?

Я покраснела, чихнула и кивнула.

А он, не выпуская моей руки, повлек меня за собой абсолютно незнакомыми переулками старой Москвы. И вдруг — остановился у двери в какой-то подвал, сплошь заклеенной старыми афишами и разрисованной непонятными символами и подписями незнакомых мне людей.

— Что это?

— Это? Это изумительное место, Оля. Оно вам обязательно понравится.

Пианист толкнул дверь, и мы оказались в действительно удивительном помещении. Я даже не знала, что такие бывают! Подвальчик оказался и кафе, и концертной площадкой одновременно. Небольшая круглая эстрада в центре и несколько столиков по краям. Большой концертный рояль, бог знает как оказавшийся здесь, занимал чуть ли не половину места, отведенного для исполнителей.

Но больше всего поражала публика. Молодые, даже юные лица — и рядом с ними благородные седины много пожившего мэтра (то, что перед вами именно мэтр, можно было понять по бархатной блузе а-ля Владимир Маяковский. На улице или в любом другом ресторане Москвы такое одеяние казалось бы карнавальным нарядом. А здесь — вполне вписывалось в атмосферу типичного богемного подвальчика).

— Сюда вы можете приходить хоть каждый день. И я уверен, будете это делать, потому что в «Чертоге» не может не понравится, особенно девушкам с такой отзывчивой на настоящее искусство натурой, как ваша, — наклонившись к самому моему уху, сказал Васенин. — Здесь собираются музыканты — знаменитые и не очень, — чтобы спеть всем известные и новые авторские песни, чтобы поговорить и просто отдохнуть в уютной атмосфере, совершенно особенной, потому что такой больше нет нигде в Москве. Конечно, сюда приходят не только музыканты — есть и поэты, и художники, и даже люди совершенно не творческих профессий. Но в целом все мы — одна семья, по уши влюбленная в искусство.

— Мы? — прошептала я, завороженно вглядываясь в сидящих за столиками людей. — Вы тоже имеете к этому всему отношение? Вы же пианист! То есть, я хотела сказать: вы же исполняете классическую музыку, выступаете в консерватории…