Анастасия Доронина - Все только начинается

— Что?! — у меня перехватило дыхание.

— То! Что слышала! Ты же знаешь, что он прописан у черта на куличках, в Сибири где-то! Хотя здесь, в Москве, у Пашки и дел навалом, и знакомых нужных цельный мешок! Только московскую прописку сделать не так-то просто, вот, поди, никто и не взялся! А через месяц у него защита, диплом получит — и загремит в какую-нибудь Тьмутаракань на три года молодым специалистом! Ему это надо?

— Какая чушь…

— Да? А почему же он тогда со мной четыре года амуры крутил, а как дело к защите пошло — бросил? Потому что я тоже не москвичка, вот почему! Я ж из Тулы, все годы в общаге прожила! Он расчетливый, Пашка. Он зна-ает, что ему надо. Захотел классного секса — получил! — сказала она с пьяной откровенностью. — Ты бы знала, что мы с ним вытворяли на моей койке, когда соседки уходили — Кама сутра позавидовала бы! Наелся Пашка секса, захотел потом москвичку, на которой можно жениться — получил! Он ушлый… у нас с тобой.

Это «у нас с тобой» резануло меня больше, чем все остальное, сказанное Ларой. Я вдруг подумала…

— Скажи, — вцепилась я ей в руку, — скажи: все это время, пока мы с Павлом вместе, ты… Он… Он — приходил к тебе?!

— Ни разу, — сразу как-то сникла и увяла Лара. Пьяная бравада слетела с нее, она начала приходить в себя. — Ни разу не пришел. Хотя я так его ждала… Я его даже в подъезде караулила, чтоб ты знала.

— А он?

— А он — ничего… Иди, говорит, домой…

— Правильно! — у меня отлегло от сердца. — Совершенно правильно говорит. Иди ты в самом деле домой, Ларка. И проспись. Завтра сама ведь пожалеешь, что ко мне приходила.

Она понуро встала и поплелась назад в прихожую. Захлопнув за ней дверь, я вернулась на кухню. И с омерзением выкинула в мусорное ведро чашку с чаем, которую получасом раньше поставила перед Ларой, и к которой она даже не притронулась…

Даже сейчас, спустя двадцать два года, при воспоминании о том, с каким настроением я спускалась по лестнице, чтобы сесть в разнаряженную машину и поехать на собственную свадьбу, меня охватывает ледяная дрожь. Почему-то мне казалось тогда, что стоит мне только увидеть Павла, заглянуть ему в глаза — и я сразу пойму, действительно ли я представляю для него не больше, чем неизбежную необходимость на пути к покорению столицы. «Дурочка, но ведь до сих пор у тебя не было сомнений в том, что он тебя любит!» — уговаривала я себя. Но в горле стоял ком, и белоснежное платье с невесомой фатой, которыми до сих пор я не могла налюбоваться, вдруг стали казаться глупым мещанским нарядом, захотелось выскользнуть из него, бросить… Что стоит это платье, если он меня не любит?

— Ты прямо как на каторгу идешь, Танюша, — сказала мне мама, обнимая на пороге. — Ох, дочка, вспоминаю себя на твоем месте — я тоже тогда так волновалась, так волновалась! И ничего — тридцать лет прожили, не хуже людей, хотя всяко у нас хватало, конечно… Иди, Танечка. И будь счастлива!

Я спустилась вниз, к ожидавшему меня Павлу. Была поздняя весна. Как будто бы вдруг тоже решив принять участие в свадебном торжестве, май бросил мне под ноги нежную зелень травы, пышные шапки первых одуванчиков, полил наши головы солнечными лучами, осыпал прозрачными лепестками яблоньки, что росла неподалеку… Я стояла возле невозможно красивого, одетого в элегантную «тройку» кремового цвета Павла, — улыбаясь, он протягивал мне маленький, но изящный букет с длинными свисающими лентами — и смотрела на него, не отрываясь.

— Что с тобой? — улыбка слетела с его лица, он взял меня за руку. Как тогда, в Сокольниках…

— Скажи, — спросила я, чуть не плача, — скажи — ты меня и вправду любишь?

— Да ты что?! — Он даже побледнел от возмущения. — Да ты что, Танька? Что с тобой? Комплекс невесты, что ли?

— Нет, ты скажи мне. Пожалуйста!

Не обращая внимания на то, что безнадежно сминает этим свой шикарный костюм, Павел снова присел передо мной на корточки. Только теперь он смотрел на меня снизу вверх, как взрослый заглядывает в лицо заплаканному ребенку:

— Танька, Танюха, родная моя, — голос у него был такой проникновенный, что нельзя, невозможно было ему не поверить! — Клянусь тебе всем, что есть у меня дорогого, самим собой клянусь, Сокольниками, где мы с тобой поцеловались, вот этой яблоней, всем сегодняшним днем — я тебя люблю! Я с ума по тебе схожу, Танька! Честное слово! Клянусь! Выброси из головы все свои дурацкие мысли и, пожалуйста, пойдем скорее поженимся!

Я бросилась ему на шею, глотая слезы. Он бережно подхватил меня за спину, поднял, понес к машине.

— А вот ревешь ты совершенно напрасно, — сказал он снова улыбаясь, я слышала это по голосу. — Размажешь макияж — люди будут говорить, что тебя насильно замуж выдают… Хотя, честное слово, Танька, я бы от тебя и «насильно» не отказался!

Через месяц после свадьбы мои родители переехали жить на дачу в Жуковском, и маленькая, но уютная «сорокапятка» на «Речном вокзале» стала целиком в нашем распоряжении. Ларкины слова о том, что я иду у мужа «за коммерческий проект», все-таки не шли у меня из головы целый год. А через год я раз и навсегда перестала думать об этом: никакая актерская игра не смогла бы придать столько сияния его глазам, когда я сказала, что жду ребенка.

— А ты меня не обманываешь? — спросил он подозрительно. И тут же сам рассмеялся своему тону: — Не сердись, Танька! Это я от неожиданности.

— Ты рад?

Он подхватил меня и закружил по комнате:

— Я рад, я рад, я рад! Ты даже не представляешь себе, как я рад!

…В тот вечер мы пили шампанское, и Павел, держа меня за обе руки, смотрел блестящими от счастья глазами. Больше я ничего не помню об этом вечере. Я заметила, что это вообще общее свойство всех счастливых вечеров — о них не запоминаются никакие подробности, кроме того, что хочется немедленно уснуть или умереть, потому что лучше уже не будет…

Через девять месяцев я вернулась из роддома домой с близнецами — Анькой и Ванькой. На дворе стоял 1986 год, полки магазинов, и без того не блещущие разнообразием, стали и вовсе пустеть. Павел работал в каком-то заштатном НИИ, куда его направили по распределению, и параллельно проворачивал свои бесконечные сделки. После декрета я возвратилась на свою работу — в бухгалтерию вентиляторного завода. Так прошло несколько лет. Мы не бедствовали, но…

Сейчас, стоя в прихожей у зеркала, я не могу понять: когда это началось? Почему, по какой причине мы стали так отдаляться друг от друга?

«Заел быт» — сказать так было бы проще всего. Но в глубине души я чувствую, что это верно только наполовину. Хотя и «быт» я бы тоже не стала полностью сбрасывать со счетов. Принято считать, что на самом деле он «заедает» только очень ограниченных женщин. И дети — цветы жизни — должны приносить только радость, умиление, счастье и ничего больше.