Бьюла Астор - Хозяин моей судьбы

— Ее возвели в XV веке, — ответил Клод, и в голосе его сквозила гордость.

Он бережно коснулся рукой белено стены, и жест этот глубоко тронул Роми. Средневековый поселок и в самом деле был плотью и кровью этого человека. Неудивительно, что он готов был сражаться до последнего, охраняя и приумножая то, что досталось ему от предков. Все так, но дома были переданы ее матери его отцом по доброй воле и на законном основании. Роми понимала, что София и Клод — враги, но он и без того владеет по сути дела всем поселком, а ей, Роми, нужны всего лишь эти три ветхих здания, чтобы обеспечить свое существование.

Возможно, со временем, эти древние Камни станут и для меня родными? Роми улыбнулась при этой мысли, и на душе ее снова стало легко и спокойно.

— Что это вы на меня так пристально смотрите? Может, хотите сказать, что я должна восстановить и эту часовню? — спросила она с улыбкой.

Клод ухмыльнулся.

— Не думаю, что вам это по карману.

— Разумеется, не по карману.

— Дайте мне гарантии, что дома вернутся их законному владельцу! — сказал Клод негромко, но твердо. — Мне больше ничего от вас не нужно.

Роми молча повернулась и вышла из часовни на кладбище. Остановившись около ближайшей от часовни могилы, она уставилась на нее ничего не видящим взглядом.

— Здесь покоится один из моих предков, — произнес Клод тихо. — Люсьен де Ларош. Родился в середине XVIII века, как вы можете увидеть. Воевал в Испании, в Луизиане… — Клод рассмеялся, поймав выражение недоверия на ее лице. — Мои предки перебывали везде, где только возможно… Моя бабка была русской княгиней. И если бы не революция в России, то…

— Достойный человек, любимец фортуны, — со вздохом констатировала Роми, сожалея, что практически ничего не знает о собственной родословной. Ей стало немного понятнее, откуда в этом красивом мужчине врожденная надменность и чувство собственного достоинства.

— А вот от отца фортуна отвернулась… — с горечью заметил Клод.

Роми посмотрела на него чрезвычайно серьезно.

— Это так ужасно — обнаружить, что твой отец изменил твоей матери? — спросила она.

— Да, особенно если учесть, что до этого мы были неразлучны.

Роми участливо коснулась его руки.

— Извини!

— Я потерял одновременно и отца и друга.

Клод подошел к другой могиле, и только сейчас Роми поняла, что в этом ряду покоятся представители рода де Ларош — об этом можно было судить не только по повторяющейся от одного надгробия к другому фамилии, но и по кувшинам со свежими цветами. Кто их приносит сюда? — спросила она, кивая на цветы.

— Простые жители поселка и его окрестностей, — ответил Клод, и в голосе его Роми уловила удивительную нежность. — Свежие цветы приносят на каждую могилу. За одним исключением…

Роми проследила за направлением его помрачневшего взгляда и в конце ряда увидела свежую могилу без надгробия. — Ваш отец?

Клод кивнул.

Неужели все отвернулись от него лишь потому, что он покинул вашу матушку? — тихо спросила она. — А лучше было бы, если бы он продолжал жить с нею, притворяясь, изворачиваясь, нагромождая одну ложь на другую? — Нет, конечно. Но если бы он обращал больше внимания на чувства близких и помнил о том, что от него зависит благополучие проживающих здесь людей, отношение к нему было бы гораздо лучше, — резко ответил Клод. Вы… ведь знаете мою мать. Расскажите, какая она. Вы сразу догадались, что я, ее дочь, когда мы познакомились?

Клод прислонился к нагретой солнцем каменной стене часовни и перевел отрешенный взгляд на цветущие кусты шиповника возле могильной ограды.

— Да, я подумал об этом и обратил внимание на очевидное внешнее сходство… Ваша мать, вне всяких сомнений, была исключительно красива в молодости. Да она и сейчас весьма эффектна. Ее смех, похожий на журчание ручейка, и веселые, живые глаза подкупали с первого взгляда… Когда ее связь с отцом перестала быть секретом, он говорил мне, что в ее присутствии теряет разум, что она — как наваждение! Впрочем, я не желал его слушать. Мы ссорились и скандалили. Я узнал из его слов, что София француженка по отцу, хотя родилась и воспитывалась в Англии. Что она из бедной семьи, была несчастлива в браке, поскольку муж не понимал ее устремлений, и потому, мол, она сбежала от него, не желая хоронить себя под спудом семейной жизни, которая была ей в тягость.

Роми вздрогнула.

— Мать вышла замуж за моего отца очень рано, — словно извиняясь, пробормотала она, следя глазами за шоколадного цвета бабочкой, которая порхала возле плеча Клода. — Если бы ее детство и ранняя юность прошли в более благополучной обстановке, ее судьба могла сложиться иначе.

Клод внимательно посмотрел на нее.

— Но тогда на свет не родились бы вы. Как я понимаю, это она назвала вас столь необычным для Англии именем — Роми? От Рамоны?

У Роми перехватило дыхание.

— Да, именно так. А вообще‑то я не привыкла проливать слезы над прошлым, когда слишком много дел в настоящем.

— Но что делать, если мы до сих пор живем в тени прошлого? — возразил Клод с ожесточением. — Из‑за вашей матери мой отец бросил на произвол судьбы жену и единственного сына. Он сделал нас изгоями в нашем собственном жилище. Память об этом останется со мной на всю жизнь, и раны, нанесенные тогда, уже никогда не заживут. Когда сталкиваешься с несправедливостью и не в силах ей противостоять, поневоле начинаешь обвинять во всем жизнь.

Роми поежилась. Клод де Ларош во что бы то ни стало, стремился поквитаться с судьбой, и самое печальное заключалось в том, что она невольно оказалась на его пути.

— А как поступила ваша мать? Она боролась за себя? — спросила она после короткой паузы.

— Нет, она была слишком горда для этого. Мы уехали из Франции и поселились у ее замужней сестры в Соединенных Штатах. Мать, преподавала французский, однако уроки не приносили много дохода, так что главным добытчиком в семье пришлось стать мне. Пять лет назад она скончалась.

— А дальше? — быстро спросила Роми. Клод помолчал немного и вдруг предложил:

— Думаю, нам не мешало бы узнать друг друга немного поближе. Пойдемте к реке — подальше от могилы отца…

Они брели вдоль живых изгородей из кустов шиповника, мимо полуразрушенного каменного моста и домов золотисто‑медового цвета, придавленных к земле, тяжестью известняковой черепицы. Сердце девушки сжималось от сочувствия к Клоду, хотелось прикоснуться к его руке, утешить, сказать, что ей самой до боли знакомо чувство сиротства, брошенности, и одиночества.

Миновав сосновую рощицу и подойдя к берегу реки, они уселись в тени плакучей ивы, прислонившись спинами к стволу, Клод — вытянув перед собой ноги, Роми — подогнув их под себя.

— Итак… вы хотите побольше, знать обо мне? — начал он медленно, и Роми, не сводя с него глаз, кивнула. — Иногда мне кажется, — сказал Клод, — что вы потрясающе похожи на свою мать.