Алана Инош - Дочери Лалады. (Книга 1)

– Повязки можно уже снять, – сказала незнакомка. Её голос был низким и прохладным, и от его звука внутри у девушки что-то снова сжалось – мягко, не то обречённо, не то нежно.

Чтобы снять повязки, одеяло пришлось откинуть совсем. Взгляд голубых глаз бархатно скользнул по телу, будто тёплая ладонь, и щёки Дарёны запылали жаром.

– Где моя одежда? – глухо пробормотала она.

– Одёжка твоя грязная совсем была, – ответила незнакомка. – И в крови. Постирана, на печке сохнет. Лежи, рано тебе ещё вставать.

– А давно я тут? – Дарёна зябко съёжилась под одеялом, не в силах понять, какие чувства она испытывала от взгляда этих глаз, ясных и воспламеняющих, как летнее небо.

– С минувшей ночи, – с усмешкой ответила чернокудрая женщина. – Звать меня Млада.

– Подожди! – Девушка не могла поверить своим ушам. – Как – с минувшей ночи? Не может такого быть! А… а раны?

Млада не спешила отвечать. Дарёна провалилась в голубую бездну её задумчивого взгляда, и в её сердце снова постучалась старая сказка, обволакивая душу своими тенисто-лесными чарами и невыносимо родной материнской нежностью. Пальцы Млады прохладно и невесомо коснулись щеки.

– Дарёнка, – проговорила она с теплотой в голосе. – Ну, вот мы с тобой и встретились.

Что это? Откуда это чувство? Дарёну словно солнышко обогрело, заплясав зайчиками на коже и загораясь золотом на волосах. Она видела Младу в первый раз, но у старой сказки были её глаза и голос, её сильные плечи и тёплые руки, её неслышная походка, её чёрные кудри и красивые соболиные брови. Раньше сказка была не пойми кто – то ли птица, то ли чудо-зверь с человечьими глазами, а то ли сам дух лесной… Теперь же Дарёна увидела её так близко, что даже страшно стало. Знобкая дрожь встряхнула и тело, и душу.

А дыхание Млады уже щекотно согревало ей щёки и губы, пальцы переплетались с прядями волос.

– Кто ты?… Я тебя знаю? – пролепетала девушка, тоже дотрагиваясь до атласных чёрных кудрей Млады. Ну точно – кошачья шерсть под луной… – Откуда ты знаешь, как меня зовут?

Млада поймала её пальцы и сжала. В уголках её глаз притаилась улыбка.

– Не всё сразу, голубка. Тебе силы подкрепить надо сначала.

Тёплый, горьковатый травяной отвар согрел дрожащие губы Дарёны, а рука Млады поднесла к её рту кусок ржаного хлеба с лесным мёдом. Голод клыкастым змием взвился внутри, поднялся на дыбы, рыча и пуская кислую тоскливую слюну, и Дарёна жадно, с урчанием впилась зубами в хлеб. Тёмный, терпкий мёд обволакивал горло и грел изголодавшееся нутро, ложась в него легко и в то же время сытно, а взгляд Млады окутывал ласковыми мурашками плечи девушки. Да, это была её сказка – добрый зверь с человечьими глазами, но уже без поросшей мхом зеленоватой шкуры, огромных когтей и хвоста. Соскучившийся по ней зверь…

А небо, как высокомерная жеманница, смотрелось в зеркало из Цветанкиной крови…

Отец Дарёны, Добродан сын Калинин, был высоким, сильным, русобородым человеком – молодец из молодцов. Он любил мать и был ласков с детьми – Дарёной и её двумя младшими братишками. Служил Добродан княжеским ловчим, в охоте знал толк, и хоть знатным родом похвастаться не мог, но был смел и искусен в звериной травле, за что князь Вранокрыл его отличал и щедро жаловал деньгами и подарками. Семья не знала нужды, дом был полной чашей, дети учились счёту, грамоте и музыке. Пока однажды не пришла беда…

С очередной княжеской охоты отец вернулся домой бледный и окровавленный, в разодранной одежде: на его теле алели глубокие борозды – следы когтей огромного зверя, а одна его рука была сильно изорвана зубами.

«Ох, Доброданушка, нешто тебя медведь заломал?!» – запричитала мать.

«Нет, Ждана, не медведь, – глухо простонал отец. И рыкнул, страдальчески морщась: – Не вой, жена! Детей убери! Да перевяжи меня…»

У маленькой, несмышлёной Дарёнки стало холодно под сердцем: горькая, лихая беда встала перед нею во весь рост, как темноглазое чудовище. Отец зачем-то спрятался в погребе и велел запереть дверь, а если придут люди князя – отвечать им, что он домой не возвращался.

«К чему такое? – недоумевала мать. – Князь же тебя всегда жаловал! За что теперь тебе опала?»

Отец, весь в пропитанных кровью бинтах, незнакомо и странно оскалился:

«Не рассуждай! Делай, что говорят!» – Что-то чужое и страшное блеснуло в его глазах – у Дарёны даже спина похолодела.

Люди князя и правда пришли – назавтра. Дарёне было больно видеть, как мама – статная, гордая красавица, с тёмными косами и в расшитом жемчугами платье, кланяется и лебезит перед грубыми и бесцеремонными бородатыми мужчинами. Они не поверили ей и принялись обыскивать дом, заглядывая всюду, переворачивали и скидывали на пол даже перины с подушками в спальне. Когда они направились к погребу, мать стала белее полотна, но с её сурово поджатых, каменно-немых губ не слетело ни слова. Однако самый главный бородач по имени Милован – кирпично-рыжий, в красной шапке и с сытым брюшком, поддерживаемым широким кушаком – приметил, как она переменилась в лице. «Что, курва? Там муженька прячешь?» – зарычал он, наступая. Мать прислонилась спиной к стене и, обречённо поникнув головой, закрыла глаза…

Но в погребе никого не обнаружили. Глаза матери блеснули радостью, когда княжеские слуги вернулись, разводя руками:

«Нету…»

Они не заметили дверцу, загромождённую снаружи разнообразным домашним скарбом. Милован погрозил кулаком, и княжеская охрана ушла, только грязные следы их ног по всему дому остались. Когда конный отряд скрылся из виду в сухом облаке дорожной пыли, мать кинулась в погреб освобождать дверцу, и оттуда на неё почти вывалился отец – весь трясущийся, всклокоченный и бледный, с диким и странным блеском в глазах. Его было не узнать.

Ещё два дня и две ночи просидел отец в погребе… А на третью ночь Дарёну разбудил страшный рык и вой. Пронзительный женский крик натянулся и лопнул, как тетива… Из погреба тёмной лохматой тучей выскочил чудовищных размеров зверь, похожий на волка, с могучей грудью и широкими лапами, со вздыбленной на загривке шерстью и горящими глазами. Сбив с ног мать, он огромными прыжками помчался наверх, чуть не сшиб застывшую столбом от ужаса Дарёну, выбил дверь и безвозвратно исчез в ночной темноте.

Только потом со слов матери Дарёна узнала, кого решил затравить князь на той злосчастной охоте – оборотня, или, как их называли, Марушиного пса. Травля вышла несчастливой: зверь оказался слишком силён и сам всех чуть не растерзал. Вранокрыл остался без царапинки, а вот отцу Дарёны сильно досталось. Князь без колебаний приказал убить защитившего его ловчего на месте, дабы он не превратился в такого же зверя, но тому удалось уйти от погони. Увы – ненадолго… Больше Дарёна никогда не видела своего отца – ни в человеческом облике, ни в зверином, и не знала, жив ли он.