Алана Инош - Мгновения жизни

– Ты просто хорошо поёшь, – улыбнулась я. – Заслужила.

За полчаса, которые я просидела на скамейке рядом с уличной гитаристкой, слушая её песни, деньги опускались в кепку раз восемь или десять. Люди останавливались, слушали и – подавали. Кто – десятку, кто – двадцать рублей, а два раза даже по пятьдесят «отстегнули». А один мужчина в джинсах и бейсболке, с серебрящимися сединой висками и профессиональной фотокамерой, висевшей у него на шее, спросил разрешения нас заснять.

– Нет, нарочитые позы принимать не надо, – сказал он, когда я начала было оправлять подол платья, усаживаться поровнее, а также вертеть в руках гламурный пакетик из парфюмерного, соображая, как бы его поизящнее пристроить. – Сидите естественно; делайте то же, что и делали: вы – играйте, а вы – слушайте. И не обращайте на меня внимания, как будто меня нет.

Он был фотохудожником и делал серию снимков о жизни улицы, выискивая что-нибудь любопытное и примечательное. Мы ему показались очень колоритной парой: девчонка с гитарой и ультракороткой пацанской стрижкой и подчёркнуто женственная леди в красивом платье. Тёмный внимательный глаз объектива запечатлел нас раз, наверное, с десяток, с нескольких ракурсов; фотограф и присаживался на корточки, и вставал, и наклонялся в самые разные стороны, и чуть сгибал ноги в коленях… Завершив фотосессию, он поблагодарил и положил в кепку три десятки. С его лёгкой руки ещё несколько слушателей изъявили желание сфотографировать нас на память камерами своих мобильных телефонов.

Ком у меня в горле рассосался, растопленный солнцем и ласкающей, терпкой, как гречишный мёд, хрипотцой голоса Леры. Всё, что происходило сейчас, было правильным… Оно должно было случиться – как продолжение бесконечной линии жизни, как эхо твоей песни, «Свет в окне», как… Твоя улыбка. «Белый конверт», – повторяли иероглифы под моими босоножками.

– Ну, если ты считаешь, что я приношу удачу – давай, я приду завтра, – предложила я. – И посмотрим, повторится ли то, что произошло сегодня. Ты здесь каждый день поёшь?

Лера засмеялась, а тополя измученно вторили ей, лениво аплодируя.

– Да ладно… Как будто делать вам больше нечего.

– Нет, в самом деле! – настаивала я. – В моей жизни вообще всегда было много мистики. Иногда – очень страшной… И я была бы только рада, если бы это свойство хоть раз сослужило кому-то добрую службу.

Лера пела здесь каждый день с десяти утра до трёх часов пополудни, а потом у неё до восьми вечера была работа – раздача листовок. И – да, поесть ей зачастую удавалось только раз в день…

– Хорошо, тогда до завтра, – сказала я. – И, кстати… Родителям должно быть стыдно.

– А чего стыдно-то? – пожала Лера плечами. – Как будто мы богатые… Мать – учительница, отец – электрик.

Белый конверт вырос до гигантских размеров, оплетаемый иероглифами и возносимый до неба на их узловатых, безлиственных, тёмных ветвях – так высоко, чтобы я уж точно увидела. Улыбаться усталым продавщицам – это хорошо, но этого не достаточно. Нужно что-нибудь более ощутимое.

…Усталая женщина в белом платье а-ля Мэрилин Монро вошла в прихожую своей квартиры. Вытащила из волос зажим, встряхнула гривой, и она крупными завитками окутала её плечи. Светлые пряди в ней сверкали серебром. Нет, это не мелирование, это – седина. След рокового августа две тысячи десятого.

Солидное кожаное кресло приняло её в свои объятия. Здесь, в оформленном в добротном классическом стиле кабинете, она и работала теперь. Никаких больше прилавков, никаких витрин, никаких «спасибо за покупку». Только она и компьютер, тёмные полированные книжные шкафы, просторный стол и – парочка плюшевых утят легкомысленным жёлтым пятном среди всей этой респектабельной серьёзности. Память о прошлом, необходимость, нечто неотъемлемое на все времена. Часть её самой.

А август шептал ей: «Слушай и смотри. Лови игры своего разума». Он шептал это мне, и в древесном узоре рабочего стола я видела лучики-ответвления вездесущих иероглифов судьбы. Под слоем полировки они снова складывались в рисунок – белый конверт.

…Когда в дверном замке повернулся ключ, всё было готово: куриные котлеты с поджаристой хрусткой корочкой, как смуглые мулатки, прикрывшись одеялом из белоснежно-рассыпчатого риса, соблазняли и манили съесть их без остатка, а я в это время резала овощи для салата. Салаты мой ангел-хранитель любил только свежеприготовленные. Хотя бы пару часов постоявшие в холодильнике или, не дай Бог, вчерашние – ни-ни. Потому что – витамины разрушаются. А заправлять их следовало только льняным маслом, дабы обеспечивать организм полиненасыщенной жирной кислотой Омега-3.

Стук-стук – нож о разделочную доску. Стук-стук – усталое падение туфель с ног в прихожей. Сладкий перец – алыми сочными полукольцами, мелкие влажные кусочки зелени на моих пальцах, а на моей талии – руки моего ангела. Одна его ладонь скользнула мне на живот, а другая уверенно и по-хозяйски легла мне на грудь. Это было бы возмутительно, если бы не обжигающее дыхание нежности сзади на моей шее, мягко вынимающее душу через седьмой позвонок – попробуй, воспротивься!… Крылья ангела можно было увидеть, только закрыв глаза, что я и сделала с улыбкой. Белоснежно-сияющие, с пушистыми мягкими перьями, они обнимали и окутывали меня с головы до ног.

– Ммм… Пусти, Саш, – простонала я, оборачивая голову и ёжась от уютных мурашек. – Мне же так резать неудобно.

От проницательного взгляда жемчужно-серых глаз ничего нельзя было скрыть. Красивые чёрные брови нахмурились.

– Привет, малыш. Ты сегодня плакала? Глаза что-то красные.

– Привет, Карлсон, – попыталась отшутиться я. – Нет. Ты же знаешь, глаза у меня такие – от компьютера.

Но ангела не обманешь. Я была вынуждена положить нож, потому что меня развернули, чтобы внимательнее всмотреться в мои глаза. Зажатая между кухонным столом и ангелом-хранителем по имени Александра, я сдалась и закинула руки ей на шею – осторожно, стараясь не коснуться белоснежной ткани её блузки пальцами, к которым пристала укропно-петрушечная нарезка. Мои губы безоговорочно капитулировали, впуская внутрь влажно-щекотное счастье. Рот моего ангела – решительнее, тоньше и твёрже моего, но в поцелуе его суровая властность исчезала, уступая место всеохватывающей нежности, тепло, надёжно и бесповоротно обволакивавшей не только мои губы, но и сердце. Обильно блестевшие ранней сединой волосы из-за сумасшедшей жары были острижены под очень короткий бокс, и я еле удерживалась от желания потрогать пушистый ёжичек на затылке. Одна из потрясающих длинных ног моего самого родного на свете человека, обтянутая светлой тканью летних брюк, пристроилась между моими, не позволяя мне сжать колени вместе. Впрочем, мне и не хотелось этого делать. А когда мы окажемся в постели, сомкнуть их мне будет попросту нереально – по крайней мере, без позволения ангела, который царил и властвовал не только у себя на работе…