Алана Инош - Взмахом кисти

Накидка соскользнула, и голову Художницы оросило облачко одеколона из пульверизатора.

«Ну вот, готово. Совсем другое дело!»

В ручном овальном зеркальце Художница увидела обновлённую себя. Это была классическая стрижка бокс, непривычно короткая, но приносящая невероятное облегчение. Шее и затылку сразу стало прохладно и свободно.

Тёплая ладонь Надин скользнула по голове Художницы, в один миг заставив всё ниже пояса напрячься и «встать». Нарочно ли она так сделала или просто хотела по-человечески приласкать – как бы то ни было, покоя она Художницу лишила моментально. Острая, как перец, лукавинка блеснула в её косом взгляде, и тут же, как ни в чём не бывало, Надин принялась хлопотать в кухне. Подмела остриженные волосы, перемыла посуду, а потом принесла откуда-то ведёрко из-под майонеза, полное отборных ягод садовой земляники, и баночку густой, как масло, деревенской сметаны. Смешав её с сахаром, она бросила туда несколько ягодок, подцепила ложкой и с видимым наслаждением отправила в рот. Художница сглотнула слюну. Следующие несколько ягод Надин протянула ей, всё ещё сидевшей посреди кухни на табуретке, как аист в гнезде на крыше. Это было не только вкусно, но и чувственно – нечто вроде опосредованного поцелуя. Облизывая ложку, Надин протягивала её ко рту Художницы с новой порцией землянично-сметанного упоения.

«Я помогала твоей прабабушке по дому, – сказала она. – Она просила меня кое-что передать тебе, когда ты будешь нуждаться в помощи… Вижу, время настало. Сейчас принесу».

Оставив Художнице ягоды, сметану и прохладно-щекочущее ощущение некой тайны, готовой вот-вот раскрыться, Надин вышла из кухни.

Что же это было? Шутки солнца, хитро щурившегося в окно и блестевшего на свежевымытых тарелках? Откуда эта лёгкость и умиротворение, эйфория, смешанная с небесно-светлой тоской? Разве такое бывает на свете: незнакомка вошла, подстригла, накормила земляникой со сметаной и воцарилась в душе? Кротость светлоликих Мадонн с картин эпохи Возрождения, простая и земная чувственность, солнечная мудрость в уголках глаз, тепло мягких рук, ореол света на волосах – всё это была она, Надин. По-матерински нежная Царевна-Лебедь и колдунья Цирцея в одном лице.

«Вот».

Надин протянула Художнице матерчатый свёрточек. Судя по очертаниям, внутри находилось что-то вроде палочки или карандаша. Художница развязала тряпицу, и её взгляду открылась старенькая кисть из обычного беличьего меха, с деревянной ручкой, впитавшей разноцветные пятна краски.

«Не спрашивай меня, я ничего не знаю, просто исполняю просьбу твоей прабабушки. Ты сама поймёшь, что с ней делать и как это тебе поможет, – сказала Надин. И, окинув взглядом пространство вокруг себя, добавила: – Ох и грязищу ты тут развела… Прямо не девушка, а старый холостяк! Приберусь-ка я у тебя, пожалуй».

Она согнала Художницу с табуретки, а сама принялась мыть пол. Прислонившись к дверному косяку, Художница озадаченно щекотала себе кистью подбородок, не в силах оторвать взгляд от Надин, а точнее, от верхней точки её согнутого над половой тряпкой тела. Каким образом её голос мог раздаваться в голове? Остальных звуков Художница по-прежнему не слышала, но речь Надин облачком золотой пыльцы оседала на извилинах, излечивая воспалённые участки и окутывая душу покоем.

Разогнувшись и бросив тряпку, Надин утёрла лоб – утомлённая Афродита, которая забавы ради решила попробовать себя в роли поломойки.

«А ну-ка, пойдём, поможешь мне дорожки выбить».

В заросшем сорняками, заброшенном саду они выбивали домотканые половики, взявшись за противоположные концы и с силой встряхивая. Надин забавно жмурилась от пыли, отворачивая лицо, а Художница чихала и отплёвывалась.

«Даже не посадила ничего, – с мягкой укоризной промолвила Надин, пройдясь по тропинкам между пустыми грядками. – Как весной Петрович вскопал, так и осталось всё… Бабуля-то не успела посадить, померла, а ты, наверно, и не умеешь за огородом ухаживать. Городская, понятное дело».

Протянув руки к вишнёвым веткам, поникшим под тяжестью наливающихся ягод, она склонила ухо, будто прислушиваясь к шёпоту листвы.

«Что? Забросила сад правнучка, да? – сочувственно качая головой, промолвила она. – Скучаете по бабуле… Эх, что поделать, не стало вашей хозяюшки. Ну, а правнучку мы всему научим, это не беда!»

Сославшись на дела, но пообещав завтра вернуться, Надин выскользнула за калитку и растворилась в сгущающемся знойном мареве дня.

Вернувшись в дом, Художница почувствовала, что он наполнился благодатной прохладой, будто невидимый кондиционер включили. В воздухе висел шлейф строгого, старомодного аромата чистоты или какого-то душистого мыла, который остался и на её ладонях, когда она провела ими по необычно коротко выстриженному затылку. Это был запах Надин.

Весь остаток дня ей решительно не работалось. Она сидела, уставившись в монитор, время от времени по старой привычке пытаясь почесать теперь уже почти отсутствующую шевелюру, но ничего толкового из себя не выдавила. Надин заполнила собой все её помыслы, окутала полузабытым теплом из далекого детства и ощущением благополучия, какого Художница не знала уже давно. А может, и никогда.

С первыми лучами солнца она была разбужена сказочным перезвоном золотых звёздочек у себя в голове. «Надин!» – трепыхнулось сердце… И не ошиблось. Выскочив на порог дома босиком, Художница застыла с отвалившейся челюстью: за одну ночь на грядках выросла морковь, капуста, помидоры, огурцы, кабачки, тыква, зелень… А посреди всего этого изобилия хозяйничала Надин в кокетливой соломенной шляпке и льняном платье – окучивала капусту. Может быть, произошёл какой-то скачок во времени, и Художница пропустила пару-тройку месяцев? Как бы то ни было, челюсти намертво заклинило, но крик всё-таки вырвался из души:

«Наденька! Что это… КАК вы это сделали?!»

Озорно поблёскивая глазами из-под полей шляпки, Надин удовлетворённо ответила:

«Ну, вот наша немая и заговорила! Пришлось тебя хорошенько удивить, чтобы мыслеречь прорезалась».

Шлёпая босыми ногами по шершавой утоптанной земле между образцовыми, без единого сорняка, грядками, Художница была на грани какой-то весёлой, чудаковато-восторженной истерики. Взрослый скептицизм лежал ничком, вчистую побеждённый детской радостной верой в чудеса. Раскидистые серебристо-зелёные листья капусты казались ей неправдоподобно огромными, будто она выпила уменьшительное зелье, а ярко-салатовая морковная ботва поблёскивала в утренних лучах капельками росы.

«Смотри и учись, – наставительно сказала Надин. – Окучивать надо, чтобы образовывались дополнительные корни. Так капуста будет получать больше питания из почвы. А помидоры надо пасынковать – убирать боковые побеги, иначе урожая не дождёшься… Иди сюда, смотри, как это делается. Ты, наверно, даже не видела, как помидоры растут – думала, что они на деревьях висят?»