Татьяна Савина - Новый лик любви

Постепенно звуки все же возникли: звон бутылочного горлышка о стакан, движение льющейся жидкости, до неприятного громкий шум глотания. Когда Павел напивался, становилось легче. В такие минуты он оставался наедине с собой: запирался дома, открывал бутылку водки… Всегда предпочитал водку, чтобы подействовало наверняка. Он, как во время траура, завесил все зеркала. Видеть себя? Это больше не доставляло ему радости.

Однажды Павел очнулся от забытья в Химках, и не смог вспомнить, каким образом оказался там. Может быть, и не в первый раз он выходил из дому, искал на любимых улицах то, что потерял, то ли в себе, то ли вне себя, но жаждал обрести это снова. И возвращался домой прежде, чем рассеивался дурман, потому и не помнил того, что происходило.

«Надо быть осторожней, — попытался внушить Тремпольцев самому себе, и тут же отбросил эту мысль. — Да какого черта?! Никто теперь не узнает меня в лицо. Никому не станет за меня стыдно. Я одинок, красив и никчемен. Я — прекрасная пустота ночного неба».

Расхохотавшись над последним сравнением, Павел наполнил стакан и пристально вгляделся в прозрачность грядущего забытья. В нем не было ничего. Ничего. Именно это и ожидало его впереди.

…Каким образом эта пустота наполнилась ровным шумом воды, и незнакомыми запахами, и обрела очертания комнаты, в которой Павел не бывал прежде? Через силу приподняв веки, отчего болью отдалось в затылке и висках, Тремпольцев оглядел стену в выцветших розочках, выпуклые штрихи плиток на потолке… Круглые часы без цифр, но с узорным китайским иероглифом на матовом стекле показывали то ли семь вечера, то ли семь утра. Осторожно повернув голову, он посмотрел на зашторенное темно-золотистым окно: сбоку пробивался свет, но это ни о чем не говорило, ночи еще оставались короткими.

— Где это я? — произнес он без голоса, скорее, выдохнул.

Его не услышали, хотя в квартире наверняка кто-то был, кроме него. Иначе чьей рукой был пущен этот равномерный поток воды? «Это душ, — догадался Павел. — Хорошо бы тоже принять сейчас. И попить!»

Жажда была мучительной, как после наркоза, словно песок во рту. Но мысли больше не путались, их течение было привычным, и он решил, что скорее, сейчас уже утро, и неведомый благодетель позволил ему выспаться на славу. Медленно, чтобы не взболтать содержимое желудка и головы, Тремпольцев оторвался от подушки и сел, продохнул, потом спустил ноги с кровати. И сразу попал в тапочки. Павел до того удивился, что, забыв об осторожности, наклонился посмотреть. Действительно, домашние тапочки. Поставлены так, чтобы ему не пришлось искать их.

— Ну что ж…

Сунув ноги в шлепанцы, он поднялся и вышел из комнаты. Огляделся в коридоре, прислушался к воцарившейся тишине за дверью ванной. Почти полной, но все же можно было различить движения человека, старавшегося бесшумно одеться.

«И кто же мой добрый гений?» — Павел вдруг увидел стоявшую в кухне на столе коробку смородинового сока и стакан. Не дожидаясь разрешения, он налил полный и с жадностью выпил. Сразу стало легче, Павел даже застонал от радости. А в ответ раздалось:

— Доброе утро!

Он быстро обернулся. Первое впечатление разочаровало: совсем невзрачная, не выдающегося роста, зато рот крупноват, круглый нос чуть вздернут («Простонародно!» — сказала бы его мать), на голове мокрые сосульки. Вся серенькая какая-то, и глаза, и волосы, и махровый халат. Только улыбка светлая. И совсем не насмешливая, хотя есть чему потешиться…

— Мы, видимо, уже знакомы, но я…

Она перебила:

— Нет, мы с вами незнакомы.

— А как же я…

— Мы ехали вместе в маршрутном такси, — быстро заговорила она, чуть заметно, как-то по-детски картавя, совсем как его младший брат, и от этого у Павла сделалось тепло на душе. — То есть не вместе, просто сидели рядом. Вы очень утомились и уснули.

Тремпольцеву стало неловко: «Надо же какая тактичность — утомился! Пьян я был, как сапожник».

— Наверное, вам нужно было раньше выходить, а я ехала до конечной. И когда мы добрались до моей остановки, никого, кроме нас с вами, в маршрутке не осталось. И водитель велел вас…

— Вытолкать в шею, — подсказал Павел.

— Помочь вам выйти, — выкрутилась она. — А на улице вы никак не могли вспомнить, куда же вам нужно, и я побоялась оставлять вас одного. Ну, вот и…

Разведя руками, она словно извинилась, что без спросу привела его в свой дом, уложила на диван, поставила рядом тапочки, подложила под голову подушку. Наволочка была чистой, такие вещи Павел сразу замечал.

«Несчастная, одинокая баба, — пояснил он самому себе, чтобы особенно не растрогаться. — Подобрала на улице пьяного мужика и расставила ловушки: наволочка, тапочки… Белыми нитками шито! На такое попадаться — последним идиотом быть».

Но ей он благодарно улыбнулся:

— Спасибо, что не дали пропасть. А то еще в Питер улетел бы, как Женя Лукашин.

Она сразу вспомнила:

— Ну, он-то к счастью своему улетел!

— За счастьем и туманом больше никто не гоняется.

Услышав свой проникновенный тон, Тремпольцев уличил себя: «Теперь я ее решил растрогать? Играю разочарованного, обиженного судьбой романтика? Что за идиотская роль!»

— Вы кофе хотите? — спросила женщина, именем которой Павел так и не поинтересовался, и прошла мимо него к столу, включила чайник. — Только у меня растворимый, для себя лень варить. Да я и особой разницы не чувствую, на меня и такой хорошо действует. К тому же КВН поддерживаю…

Павел без приглашения уселся за стол:

— В каком смысле?

Улыбнувшись, она показала банку:

— Они же главные спонсоры!

— Любите КВН?

Ему хотелось продолжить: «А комедии смотрите? Тогда вы должны меня знать!» Но Павел не сказал этого, потому что он уже не был тем, кто снялся во всех этих фильмах, которые сам никогда не пересматривал.

Она закивала, и лицо ее приняло какое-то шкодливое выражение. «Ей и самой хотелось бы блеснуть весельем и находчивостью, — догадался Тремпольцев. — Засветиться на всю страну… А кому этого не хочется? Только для нее это мечта на один миг, а у меня это было. Какого черта я все поставил на карту?!»

Подавив приступ отчаяния, которое одолевало его сильнее похмелья, он отозвался с серьезным видом:

— Ладно, тогда я тоже поддержу. Меня, кстати, Павлом зовут.

Она опять кивнула, но на этот раз как бы одобряя имя:

— А меня Клавой.

Тремпольцев не смог скрыть удивления:

— Клавой? В самом деле?

— Старомодно?

— Не в этом дело. Просто у меня нет ни одной знакомой Клавы. Клавдия, значит? Корни древнейшие.

— Я знаю. Но я этим не горжусь. Меня не в честь того Клавдия назвали, а по бабушке.

— Может, это и лучше.

Поставив перед ним чашку с дымящимся кофе, запах которого действительно оказался неплох, Клава серьезно спросила: