Полина Федорова - Выбираю любовь

— Мне нравится всякая ваша роль, — ответил Константин Львович, серьезно поглядывая на нее. — Но сегодня вы играли особенно восхитительно. У вас несомненный сценический талант. Многие известные мне театралы, сравнивая вашу Моину с Моиной Катерины Семеновой из Большого, отдают предпочтение вам. Я уверен, у вас великолепное, прекрасное будущее великой русской актрисы.

Серебряная вилочка звонко ударилась о край фарфорового блюда.

— Вот и вы так же: «прекрасное будущее, талант». — Настя опустила голову. — Но будущее — когда оно еще будет? А талант еще не есть счастье.

— Это, конечно, так, но… Вы снова чем-то встревожены?

— Нет, все как обычно. Как и должно быть. Всяк сверчок знай свой шесток, — добавила она так тихо, что последнюю ее фразу Вронский не расслышал.

— Простите, что вы сказали?

— Ничего, так. Давайте лучше выпьем, — обвила своими пальчиками хрустальную ножку бокала Настя.

— Давайте, — быстро согласился Константин Львович. — За вас?

Ее приход к нему был неожидан. Час назад, стремглав выскочив из театрального подъезда, она едва не бегом бросилась к его карете.

— Поедемте! — ясно посмотрела она ему в глаза, и в ее взгляде читались решительность и обещание.

— Поедемте! — весело согласился Вронский, и через минуту карета уже громыхала колесами по булыжной мостовой Арбатской площади.

— Куда прикажете? — спросил Константин Львович, усевшись напротив Насти.

— К вам, — коротко произнесла она, глядя мимо него. — Вы ведь меня как-то уже приглашали в гости?

— Ну… — не нашелся ничего ответить опешивший Вронский.

— Ваше приглашение еще в силе? — взглянула ему в глаза Настя.

— В силе, — неуверенно подтвердил Константин Львович.

— Значит, едем к вам.

И вот они сидят вдвоем за столом, и уходить она, кажется, не собирается. Значит, остается у него?

— Давайте лучше за нас, — предложила Настя.

Подняв бокал, она мелкими глотками осушила его до дна и с вызовом посмотрела на Вронского.

— Сегодня я намерена остаться у вас, — выдохнула она. — Не прогоните?

Ах, если бы то, что происходило сейчас, случилось до их последнего разговора, когда она, выпрыгнув из кареты, так ловко (и неловко) попала в сугроб! После таких слов он бы непременно рассыпался в любезностях, нагородил бы кучу всяких приятностей, отрезав гостье путь к отступлению, вздумай она идти на попятную, а затем кивнул бы особым знаком лакею, чтобы тот немедля приуготовлял постель. А потом, распаляясь от желания, он бы принялся за все эти пуговички и шнурочки, раздевая гостью и искоса наблюдая за ней, с удовлетворением примечая у нее так же разрастающиеся желание и страсть. Так, собственно, было всегда, но сегодня, после столь прозрачных слов Насти, он не знал, как себя вести. Кажется, после их последнего разговора они стали друзьями, а дружба и постель как-то не складывались воедино в голове Вронского. Хотя…

— Ну что же вы молчите? — игриво спросила Настя. — Вы отказываете мне в крове?

— Нет, но…

— Если вы хотите сказать, что про эту ночь завтра будут говорить в московских гостиных и тыкать в меня пальцем, то заявляю вам, что мне все равно. Если вы скажете, что не далее как завтра, ко мне выстроится очередь из желающих провести ночь со мной, то, надеюсь, вы меня защитите. А впрочем, — она тряхнула головой так, что прядь ее черных волос, выбившись из прически, упала на смуглое матовое плечико, — мне теперь все равно.

— Мне кажется, в вас говорит отчаяние, — предоставил ей возможность переменить решение Вронский. — И потом вы будете об этом жалеть. А мне бы не хотелось причинять вам новые страдания.

— Никаких страданий не будет, — решительно ответила ему Настя. — И… налейте мне, пожалуйста, еще вина.

Константин Львович поднялся, обошел стол и сам налил в бокал Насти вина. Затем плеснул себе и молча выпил. Отхлебнув из бокала, она встала и, стараясь быть веселой, громко произнесла:

— Ну, показывайте, где у вас спальня?

Она разделась сама. Когда, уже нагая, она вышагнула из кружевных панталон, мгновение назад спустившихся осенним листом к ее маленьким ступням, у Вронского перехватило дыхание. В неясном свете одного-разъединственного ночника она уже не смотрелась такой тонкой и хрупкой, каковой казалась в одежде. У нее была тонкая кость, что всегда импонировало Вронскому, великолепная фигура и небольшие, но совершенные полушария грудей с вызывающе торчащими вишенками сосков, которые Константину Львовичу тотчас нестерпимо захотелось схватить губами. Одним движением, показавшимся Вронскому божественно грациозным, Настя распустила волосы, и они мягкой волной опустились вдоль шеи по плечам, после чего его естество, уже разбуженное, сбросило остатки вялости и дремы и вскинуло слегка покрасневшую головку, как бы в надежде рассмотреть, что же такое происходит.

Надежда все увидеть, а возможно, и поучаствовать в веселии, появилась у него, когда Константин Львович подошел к Насте, стоявшей, опустив голову, и стал срывать с себя одежду. В угол полетели жилет, еще один, затем сорочка, панталоны со штрипками… Да, какой же мужчина, скажите мне, милостивые государи, положив руку на сердце, не возгорится, окажись перед ним и для него раздетая женщина, которую он не первый день желает? Разве что больной или шибко глупый. Впрочем, даже дурак, у коего еще не затупились здоровые природные инстинкты, не откажется от сего подарка. Правда, имелась категория мужчин, и Константин Львович знал кое-кого из таковых, что отказались бы непременно и безапелляционно, ибо женщинам предпочитали мужчин. Однако заподозрить в сей содомии Вронского было никак нельзя, и ежели бы вы, не дай бог, даже заикнулись об этом, то его кулак непременно поправил бы вам выражение вашего лица. В общем, когда Настя разделась и призывно встала перед Вронским, стало происходить то, что и должно происходить с нормальным и здоровым мужчиной. Что же до дружеских отношений, вроде бы наступивших у него с Настей, о чем совсем недавно думал Константин Львович, то дружба между мужчиной и женщиной — штука тонкая, не всегда исключающая интимную связь — сие проверено на практике — и только укрепляющая таковую дружбу.

Раздевшись и дрожа все телом, Вронский принялся целовать и покусывать вишенки грудей, а его естество ткнулось в смуглый живот Насти поверх пупка и сладко потерлось о бархатистую кожу.

— Настя, — прошептали губы Вронского, — Настенька…

Затем Константин Львович поднял показавшееся ему невесомым тело Насти и перенес на постель, мягко положив ее на прохладные простыни и располагаясь рядом. Он не торопился. Опыт подсказывал ему, что девушка не готова, и надлежит применить все ласки, имеющиеся в его арсенале.