Елена Булганова - Любовь до востребования

Валя так и подскочила на месте. Господи, неужели она так часто думает об Илье, что у нее уже начались слуховые галлюцинации? Она почти на предел включила громкость телевизора.

— Напоминаем вам подробности этого громкого дела, — ровным голосом вещал импозантный ведущий. — Рядовой Громов попал в Чечню через несколько месяцев после призыва и был продан в рабство местному богатому чеченцу собственным полковым командиром. Вместе с ним в плену оказался рядовой Сергей Задоров. Только через два года им удалось совершить побег. Всю дорогу до русского блокпоста Илья нес товарища на руках. В плену от непосильной работы у Сергея начался тромбофлебит, затем на ногах образовались огромные гниющие раны. В госпитале врачи немедленно ампутировали ноги, но спасти жизнь уже не смогли. Илья Громов неоднократно обращался в различные инстанции, требуя отдать под суд его командира. Его сочли клеветником, лжецом и сумасшедшим. Через два года после возвращения из плена, в годовщину смерти своего товарища, Громов совершил самосуд: застрелил бывшего командира в тот момент, когда тот со службы возвращался домой. После чего немедленно сдался властям.

Громов был осужден на десять лет. Почти сразу началось общественное движение в его поддержку. Комитет солдатских матерей, общественные правозащитные организации и простые граждане собирают подписи и подают петиции с требованиями пересмотреть дело и сократить срок. Мы следим за этим делом и не скрываем своего двойственного взгляда на происходящее. С одной стороны, в тюрьме оказался преступник, чья вина очевидна и доказана. С другой — Громов покарал убийцу сам, потому что не смог добиться этого от всей нашей правовой машины».

— Ма-ам, что случилось?! — испуганно взвыл Ванечка. — Почему у тебя такое лицо?

— Все в порядке, родной. — Валя крепко прижала к себе подбежавшего ребенка, а сама все смотрела на экран, на котором мелькали фотографии молодых улыбающихся ребят в военной форме. Ведущий программы говорил о том, что из полка застреленного командира без вести пропало еще шесть солдат. Потом поползли титры. Валя взглядом выхватила телефон программы и несколько раз прошептала его себе под нос.

На другой день с работы она позвонила по этому номеру. Милая девушка-секретарь посоветовала обратиться в Комитет солдатских матерей в Питере и даже продиктовала телефон. А еще через неделю Валя сидела в маленькой комнате напротив женщины с усталым приятным лицом.

— Так вы — невеста Ильи? — ласково и тихо спросила ее женщина.

— Бывшая, — залилась краской Валюшка. — У меня есть семья.

Она низко склонилась над столом. Женщина взяла ее за руку, крепко сжала в своих теплых жестких ладонях:

— Не нужно этого стыдиться. Вы ведь два года не имели о нем известий. Но вы сказали, что до сих пор переписываетесь с ним?

— Да, я пишу ему почти каждую неделю. Посылки посылаю. Правда, он меня ругает, говорит, что у него есть все необходимое. Теперь-то я понимаю — вы тоже ему помогаете.

Женщина только вздохнула.

— Мне бы очень хотелось что-нибудь сделать для Ильи, — запинаясь, проговорила Валя. — Что-то настоящее, большое, понимаете? Может, нужно собрать подписи в его поддержку? Я смогу, ведь мы из одного города.

— Что вы, милая, мы уже где могли собрали, а в вашем чудесном городе — в первую очередь, — ответила ей женщина. — Вы, главное, пишите ему, поддерживайте — это самое важное из всего, что сейчас можно сделать.

— А… думаете, есть хоть какая-то надежда?

— Честно? — Женщина пристально глянула Вале в глаза. — Нет, почти никакой. Дело пересматривать никто не станет. Единственная наша надежда, что мы сильно надоедим властям, и Илью выпустят раньше срока, допустим по амнистии. Ведь какой гадючник мы расковыряли, когда начали писать на эту тему? Сколько появилось публикаций о бедных наших мальчишках, бесправных и беззащитных перед армейским начальством!

Говоря это, она раскраснелась, выпрямила спину, глаза засверкали. Валя не смела спросить, что произошло с сыном этой женщины, какая беда привела ее в комитет.

— Вы, Валечка, приезжайте к нам, — прежним ровным голосом сказала женщина. — Вы такая славная девочка, мы всегда будем рады вас видеть. И пишите, пишите. В этом и будет ваша помощь. Впрочем…

— Что? — насторожилась Валя.

— Если вам так уж хочется помочь… — Женщина явно колебалась. — Скажите, у вас есть дети?

— Да, сын. Ванечка.

— Скажите, а вы не испугались бы съездить к матери мальчика, который был в плену вместе с Ильей? Она ведь наша, питерская. И тоже переписывается с Ильей. Она была бы рада вашему визиту. Что скажете?

Валя, конечно, испугалась. Но постаралась ничем не выдать своего малодушия.

— Да, я могла бы встретиться с ней, — твердым голосом ответила она.

На лестницу вышла, пошатываясь, как после болезни. Но едва спустилась на пролет, незнакомый мужской голос окликнул сверху:

— Куда же вы, девушка?!

Валя остановилась. Сверху к ней спускался мужчина лет сорока, поджарый и стройный. У него было красивое острое лицо. При ходьбе он чуть припадал на правую ногу.

— Вы меня зовете? — уточнила Валя.

— Конечно, вас. От нас, знаете ли, просто так не уходят. Так что шагом марш — пить чай.

Домой Валя вернулась совсем поздно, ошеломленная и взбудораженная. Впервые за много лет она почувствовала себя нужной, интересной. У нее появилось конкретное дело. А главное, она могла хоть что-то сделать для Ильи, а не просто писать ему письма.

«Дорогая моя Галинка! Не могу тебе сказать, где буду находиться в тот момент, когда ты получишь это письмо. Но точно знаю — я буду свободен!!!

О том, что я могу попасть под амнистию, я знал уже несколько месяцев. Но не был уверен, поэтому не написал тебе ни полсловечка. А вот сегодня ко мне пришел адвокат и сказал, что дело решенное.

Галя, в том, что случилось, есть доля и твоего труда. Я счастлив, что среди всех этих незнакомых мне людей, которые почему-то переживали и боролись за меня, была и ты, мой милый Галчонок!

А теперь, Галь, приготовься услышать самое главное. Когда-то перед своим первым возвращением я заверил тебя, что никогда не позволю себе вторгнуться в твою жизнь и что ты можешь быть совершенно спокойна. И я сдержал свое слово, хотя трудно даже передать, чего мне это стоило. Не было дня, чтобы я не пытался хотя бы издали увидеть твой дом. А сколько раз я несся с работы домой и рисовал перед глазами картину, как ты сидишь на нашей кухне и пьешь с мамой чай. Собственно, я и уехал из города потому, что, когда не стало мамы, я ожидал тебя так, что это превратилось в наваждение.

Помнится, я писал тебе как-то, что плен изменил меня, там я впервые осознал, что, как бы ни было велико желание изменить что-то в своей жизни, мир от этого не изменится. Но и тюрьма кое-чему меня научила. Я понял, что даже если заранее обречен на провал — действовать надо все равно. Чего бы это ни стоило тебе, а может, и не только тебе одному.