Натали Митчелл - Жаркие ночи

Когда я увидел тебя в аэропорту, уже готовый сесть в самолет, чтобы с поднебесной высоты рассеять над землей прах моей обиды на отца, которого дал слово не видеть больше, мне показалось, что один из моих болезненных и сладких снов сместился в другую реальность. Сколько их было — этих снов о тебе?

За последние три года — все. Все с того дня, как мы встретились в первый же день занятий в колледже, но ты не заметила меня. Я солгал, что однажды увидел тебя в библиотеке и ты показалась мне смешной. Вернее, это действительно было, но гораздо позднее. А впервые я увидел тебя задолго до этого.

Тогда ты летела навстречу всему новому в твоей судьбе, вся золотая с синим, как тот сентябрь, картинно пестрый, исходящий кленовой яркостью. Я замер на краю рыжеватой песчаной дорожки, чтобы не помешать движению Чуда, и ты пронеслась мимо, не задев меня (к сожалению!). Только песчинки, легко взметнувшиеся от каблучков твоих туфелек, остались на носках моих ботинок. И никто из скудного числа моих новых приятелей еще не мог сказать: кто ты?

Потом были тоскливые блуждания по коридорам: вдруг встречу? И минутные замирания, когда ты пробегала мимо, а я, ослепший от внезапности озарения, прижимался к стене, боясь вымолвить хоть слово. Ты сама иногда бросала: «Привет!», и мчалась дальше. К другим — не столь безмолвным, не таким патологически робким. И ты была права каждым жестом, я не заслуживал, чтобы ты хоть на секунду задержалась около меня.

И вот случилось чудо из чудес: теперь ты рядом со мной, здесь, на этой земле, поразительной красоты, старое имя которой — Сиам — значило «улыбка». Она ждала твоей улыбки, Алисия. Твоей необыкновенной улыбки…

Эта страна тоже похожа на сказку, со своим Золотым королевским дворцом, с Троном тронов в храме Махамонтиен, троном, которого ты была бы достойна, Алисия. Правда, эта золотая лодка под золотым балдахином, поставленная на многоярусную платформу, неправильно сделана: она слишком глубока и скрывает короля от взглядов простых смертных.

Бог с ним, с королем, но если бы в этой лодке восседала ты, Алисия, тебя должен был бы видеть весь свет! Иначе на что еще любоваться этому бедному, изуродованному людьми свету?

Я готов смотреть на твое лицо часами, ловить намеки улыбок, вызванные глупостями, которые я болтаю и болтаю. От растерянности и ощущения полной никчемности радом с тобой — девушкой из мечты.

Я все еще не могу поверить, что это тебя я встретил в аэропорту Пукета, среди говорливых, маленьких тайцев — инопланетянку, пришедшую с миром… Что это тебя, как девочку к причастию, я вел к морю, которое ты видела впервые… И в отцовском домике это ты жевала радом со мной необыкновенно сладкие бананы, как давняя подруга, и, когда я, признаюсь, намеренно коснулся тебя локтем, ты не отпрянула в отвращении…

Да что там! Даже то, что ты заговорила со мной, вспомнила мое имя, уже можно считать чудом, ведь я был уверен, что во дворе колледжа ты бросала мне приветствие только из вежливости или по доброте, уловив мой умоляющий взгляд, а на самом деле понятия не имела, кто я такой! Я понимаю, что в этой чужой стране ты ухватилась за меня, как за жалкую соломинку, которая хоть чем-то может помочь. Как ты справилась бы одна?

Но я до безумия рад и этой незавидной на первый взгляд роли. На взгляд человека, не влюбленного в тебя… И я не устаю поражаться твоей храбрости, отчаянная амазонка, примчавшаяся в чужую, совершенно незнакомую страну спасать близкого тебе человека!

Алисия… Когда ты утром позировала отцу, который уступил тебе свою постель и радом со мной всю ночь провел в кресле, морской ветер трепал твои солнечные волосы, просторную юбку, скрывающую колени, которые я увидел совсем близко, уже на рассвете, когда мы прибежали к морю, и я ногой плеснул в тебя воду, а ты инстинктивным женским движением поддернула подол. Загорелые округлые чашечки колен блеснули, дразня и смущая, но ты уже рассеянным жестом поправила юбку, разочаровав меня, не насмотревшегося.

Хотя мне ли жаловаться и гневить судьбу! Мне — державшему тебя, обнаженную, в своих руках, трясущихся и холодеющих от соприкосновения с чудом. Все во мне тянулось к тебе в те минуты в море, хотело тебя, как ни одну из девушек, с которыми я был близок раньше.

Мои пересохшие от жажды губы тянулись к твоим, мышцы болели от того, как я сдерживался, чтобы не стиснуть тебя, не вжаться всем телом в твое… И каждую секунду казалось: все, больше я не выдержу, сейчас я вопьюсь обезумевшим дикарем в этот нежный рот, чтобы отведать сладкой слюны, горячей крови, всего, всего, что есть в тебе, Алисия!

Но ты так доверчиво расслабилась в моих руках, так по-детски наслаждалась покоем ночного моря и любовалась распахнувшейся во всем своем великолепии звездной бездной, что я не смог, не позволил себе нарушить твоей чистой неги.

И постепенно страсть уступила место тихой нежности, желанию баюкать тебя и петь колыбельные. Я вдруг отчетливо представил, какое это чудо — иметь маленькую дочь, похожую на тебя, и носить ее на руках, благоговейно втягивая младенческий запах кожи.

До сих пор я баюкал только чужих детей, и мне действительно нравилось возиться с ними, я не солгал тебе. Но свой ребенок — это ведь совсем другое. Только мне страшно подумать о том, что ты никогда не родишь мне этого чудесного ребенка…

Меня просто переполнило это желание оберегать и нянчить, потому я и осмелился взять тебя за руку — уже там, на берегу. Хотя, казалось бы, после того, как ты прижималась ко мне, обнаженная, это не Бог весть что, но на самом-то деле это куда более смелая ласка. По крайней мере, я сам ощущал это именно так.

Я шел по берегу, осторожно сжимая ее пальцы, такие тоненькие, и нес какую-то чушь про петушиные бои. Просто ничего другого в этот великий момент не оказалось в моей голове. Вот же ирония судьбы! Три года изучать все, что связано с величайшими произведениями искусства, а в главные минуты жизни от растерянности вспомнить лишь то, что связано с этим кровавым зрелищем, столь любимым всеми азиатами.

Алисию ужаснуло то, что я смотрел на это собственными глазами, и ничего не предпринял, чтобы остановить жестокое зрелище. Наверное, она увидела во мне древнего варвара, приходящего в неистовство от вида гладиаторских состязаний. Это я еще не сказал ей, что не только мой отец, но и я сам делал ставку на одного из петухов. Он проиграл. Бедный рыжий птиц…

На самом деле, у меня не так уж и кипела кровь, когда я болел за своего обреченного на поражение избранника. Я просто был чертовски зол на отца, не желающего возвращаться домой, и хотел чем-то отвлечься. Чем-то, что может увлечь по-настоящему. Я ведь еще не знал, что на следующий день встречу Алисию.