Натали Митчелл - Жаркие ночи

Я обходил палату за палатой, этаж за этажом, я заглядывал во все двери. Ее нигде не было. Мне уже начинало казаться, что моя роза завянет, пока я отыщу Алисию, но в одной из комнат четвертого этажа я вдруг увидел ее. Свет из коридора падал на золотистые волосы на белой подушке… Мы привезли Алисию одной из первых, ей еще, к счастью, досталась нормальная кровать. Остальным, похоже, придется лечиться в походных условиях.

Стараясь не скрипеть и не топать, я вошел в темную палату, на цыпочках приблизился к ее постели. Здесь терпко пахло лекарствами, и я подумал, что Алисии трудно будет различить цветочный аромат. Если б она спала, я, наверное, не решился бы тревожить ее сон. Просто положил бы рядом свою розу и до утра просидел бы где-нибудь в коридоре. Хоть на полу.

Но Алисия подняла голову.

— Кевин? О Господи, Кевин!

— Это я.

Встав на колени возле ее кровати, я положил розу на одеяло возле ее руки:

— Я нес тебе целый букет, но там возле больницы столько искалеченных женщин…

Ее пальцы едва касались розовых лепестков.

— Кевин, Кевин, — повторяла она, как зачарованная, и мне даже стало неловко оттого, что Алисия столько радости находит в звуке моего имени.

От смущения я задал самый банальный вопрос:

— Как ты себя чувствуешь?

— Отлично! — Она села, чтобы продемонстрировать это, но я заставил ее лечь.

В больничной сорочке, с растрепанными волосами, Алисия казалась совсем худенькой и юной. Моя храбрая, застенчивая Русалочка…

— Забери меня отсюда, пожалуйста, — взмолилась она. — У меня ведь ничего не болит! Они говорят, что давление низкое и небольшое сотрясение есть, но я ничего такого не чувствую. Голова не болит, и не кружится, и не тошнит, зачем мне здесь торчать?

Я с опаской проговорил, всматриваясь в ее лицо:

— А если тебе станет хуже?

Она серьезно пообещала:

— Я схожу к врачу, когда мы вернемся домой. Это ведь уже скоро. Слушай, Кевин…

Даже в темноте я угадал, что Алисия покраснела.

— Что такое?

— Кевин…

— Что, Алисия?

— Скажи мне… Хотя мы уже говорили об этом. Но теперь ведь все по-другому… Скажи, когда мы вернемся домой, это будем «мы»?

У меня заколотилось сердце: вот оно! Сейчас я должен произнести эти слова.

— Если ты простишь меня, Алисия, — пробормотал я, не решившись на них так сразу.

— За что?!

От изумления у нее взлетел голос, и на соседней кровати кто-то застонал во сне. Она испуганно зажала себе рот, потом переспросила шепотом:

— За что, Кевин?

— За то, что оказалась здесь из-за меня.

— Глупый, — протянула она нежно. — Я ведь только этого и хотела. Сама хотела.

Я спросил тоже шепотом:

— А если б я не полетел к отцу на Пукет? Мы бы так и не узнали?

— Чего не узнали, Кевин? — Голос у нее задрожал. Она уткнулась носом в мою розу.

Набрав воздуха, я выпалил:

— Что мы… Что я люблю тебя, Алисия.

Она вдруг заплакала. Наверное, не только из-за этих слов, которых Алисия ждала целых три года, но из-за всего пережитого за этот день, из-за близости смерти, которая уже так тесно обнимала ее, из-за возвращения к жизни. Эти слезы мог понять только переживший подобное.

Громко постанывая и всхлипывая, Алисия цеплялась за мою рубашку, а я кололся шипами своего последнего цветка и торопливо искал ее мокрые губы, как будто один поцелуй мог утешить и стереть из ее памяти все то страшное, почти смертельное, что приключилось с нами в этом раю на земле.

— Кевин…

— Что, солнышко, что?

— Уведи меня отсюда, пожалуйста. Скорее! Я не хочу, чтобы все… здесь…

Быстро укутав ее в покрывало, я подхватил Алисию на руки, вышел с ней в коридор и торопливо направился к лестнице. Я не был уверен, что легко спущусь с ней вместе с четвертого этажа, но дождаться лифта казалось мне нереальным. Мимо нас провезли каталку с тихо стонавшим мальчиком лет десяти, укрытым по самый подбородок. Сообразив, я крикнул им вслед:

— Третья дверь слева! Там есть свободная кровать, — и шепнул Алисии: — Надеюсь, у них отыщется хотя бы лишнее покрывало.

— Мы вернем его, — заверила она серьезно. Взгляд у нее был немного необычный, словно она смотрела на меня из другого времени.

— Ты хочешь спать? Поспи, я доставлю тебя в целости и сохранности.

Она слабо улыбнулась:

— Я не хочу спать. Я хочу видеть тебя, Кевин. Мне все еще не верится…

— Во что не верится?

— Что это происходит на самом деле. Ты спас меня. Ты любишь меня. Разве это может быть правдой?

— Но это правда.

Закрыв глаза, Алисия повторила шепотом: «Правда». Мне показалось, что она уснула с этим словом, и я подумал, что ей должен присниться счастливый сон. Но вскоре она снова открыла глаза.

— Мы уже на первом этаже, — сообщил я ей, гордясь собственной силой. — Скоро я вынесу тебя на воздух. Там твоей голове станет легче.

Алисия усмехнулась:

— Ей уже хорошо. Ей так хорошо, Кевин, ты даже не представляешь!

— Нет, представляю. Мне ведь также хорошо.

И, словно услышав наш разговор со стороны, тихо спросил, коснувшись губами ее уха:

— Тебе не кажется, что это разговор двух сумасшедших? Вокруг столько горя, стонут все, а мы с тобой говорим о счастье?

— Я читала одну книгу о Второй мировой войне, — вспомнила она. — Забыла автора. О любви мужчины и женщины в концентрационном лагере. Они тоже были счастливы, представляешь? Там было так же страшно, как здесь. Если не хуже.

— Быть счастливым всегда немного стыдно.

— И мне немного стыдно. — Она боязливо косилась на лежавших на земле людей.

Я вспомнил:

— Знаешь, Гарри, кажется, погиб.

— О!

— Сожалею. Никто не видел его живым, мы пытались его найти. Яхта совсем разбита.

Меня мучил вопрос о том, где они находились, когда надвигалась волна, и почему не заметили ее приближения, но не хотелось смущать Алисию еще больше и портить то, что только-только возникло между нами.

— Положи меня на траву, — попросила она. — Где-нибудь под деревом. Где никого нет.

У меня екнуло сердце: неужели она хочет… Или ей просто было необходимо уединение?

Когда я нашел подходящее место, и, опустив Алисию на землю, сел на покрывало рядом с ней, она взяла мою руку и прижала к своей щеке.

— Ты не должен думать о Гарри плохо, — проговорила она, глядя мне в глаза. — Это ужасно, что он погиб. Он был очень добр ко мне… Оказывается, он — старый друг твоего отца. Все его ухаживания за мной — это была только часть спектакля, который задумал Роберт, чтобы в тебе проснулся… бойцовский дух.

— Что это значит?

— Он хотел, чтобы ты приревновал меня к Гарри и начал бороться. Роберт боялся, что иначе мы с тобой так и вернемся в Монтану ни с чем.

Я не мог в это поверить.

— И ты все знала с самого начала?

— Когда он жевал стекло? Нет, конечно! Это, кстати, его излюбленный трюк.