Элайн Кофман - Лишь небеса знают

Вечером, когда они все собрались за ужином, непривычно тихим из-за отсутствия Лиззи, Стивен спросил у отца:

— Как долго ты собираешься разрешить Лиззи голодать?

— До тех пор, пока она не придет в чувство и не напишет письмо тете.

— А если она умрет с голода? — подала голос Салли.

— Не умрет, — отрезал Сэмюэль и встал из-за стола.

Совсем поздно, когда все в доме Робинсонов улеглись спать, Салли и Мэг в длинных ночных рубашках на цыпочках прокрались на кухню. Осторожно двигаясь по темному помещению, они сложили в маленькую корзиночку ломоть хлеба, кусок жареного цыпленка и немного фруктов и отправились к Лиззи.

Они не стали будить сестру, а, проскользнув в комнату, поставили корзинку у ее постели и положили сверху коротенькую записку. «Мы тебя любим», — вот и все, что в ней было написано.

Утром, как только Сэмюэль отбыл в свою юридическую контору, Стивен отправился на маяк, чтобы поговорить с дедом. Когда внук ушел от него, Эйса, или капитан Робинсон, как звали его на острове, собрался в город и, сделав по дороге крюк, заглянул в дом сына.

Зайдя в дом, он перекинулся парой слов с экономкой, потом поднялся по лестнице и направился через холл в комнату к Лиззи. С минуту он постоял у двери, прислушиваясь, потом легонько постучал. Ответа не услышал и вошел.

Внучка сидела за письменным столом и писала что-то в тетрадке. Выглядела она грустной и казалась сейчас почему-то более маленькой и хрупкой, чем обычно. Эйса никогда еще не видел ее настолько подавленной.

— Как поживаешь? — спросил он, садясь на край кровати.

Лиззи подняла голову, и сердце ее сжалось, когда она увидела своего любимого дедушку. «Только он и понимает меня», — подумала она.

— Здравствуй, дедушка, у меня все нормально, — уныло ответила она.

— Я заехал посмотреть на вас всех, а тебя внизу не оказалось.

— Ты один это заметил, могу поклясться.

— Ну-ну, зачем так. Всем тебя очень не хватает. Почему бы тебе не написать тете Фиби, Лиззи? Все равно рано или поздно придется. По складу характера ты не похожа на человека, способного совершить самоубийство, — продолжал Эйса, — а ведь твой отец не отступится на этот раз. Не сможет. Он принял решение, и это известно всей семье. У него нет возможности что-то изменить, он не имеет права потерпеть поражение. Но ты-то можешь уступить. Кроме того поездка в Бостон может доставить тебе огромное удовольствие. А если тебе там не понравится, ты вернешься сюда и будешь жить со мной на маяке.

Лиззи пристально посмотрела на него.

— Ведь ты же не подписываешь договор о найме в китобойную экспедицию, и продавать тебя в рабство в Китай тоже никто не собирается.

— Ты советуешь мне написать письмо этой гадкой старухе и сообщить, что я с благодарностью принимаю ее приглашение?

— Да, я уверен, что тебе сейчас стоит поступить именно так. Помнишь проповедь, которую мы слушали в прошлое воскресенье в церкви, ту, где пророка не узнали в его родном городе?

— Смутно, — ответила Лиззи, — в прошлое воскресенье было очень трудно сосредоточиться, потому что на миссис Хьюзи было новое манто из котика, которое муж привез ей из последнего плаванья.

Эйса рассмеялся.

— Ну да, и она чуть не умерла от жары. По-моему, внутри было градусов семьдесят, не меньше… В такую погоду можно вообще без пальто обойтись, не то что без меховой шубы. — Он замолчал и поглядел на Лиззи. — Но мне жаль, что ты невнимательно слушала проповедь, ты бы узнала много полезного для себя. В Нантакете тебе не удастся показать, какова ты на самом деле, здесь все слишком много знают. Тебе необходима перемена в жизни, Лиззи, возможность начать с начала. Поезжай в Бостон, поживи с тетей Фиби. Не считай, что это наказание, думай о том, что для тебя это шанс многому научиться, приобрести лоск, которого лишены здешние девушки. Поверь, когда ты вернешься, все они позеленеют от злости, потому что ты обретешь то, чего они будут лишены.

— Тэвиса Маккинона? — с надеждой спросила Лиззи.

— И его тоже, — сдерживая улыбку, ответил Эйса.

— Думаю, я смогу написать тете Фиби… ради тебя, — задумчиво сказала Лиззи, подумав еще немного. — Честно говоря, сегодня эта идея не кажется мне такой уж глупой, я только не знала, как сказать папе… ведь это будет выглядеть так, как будто я отступила. — Она нахмурилась, словно вспомнила о чем-то неприятном. — А я ведь не люблю отступать.

— Знаю, — Эйса кивнул, — я и сам терпеть не могу снимать перед кем-то шляпу, но понимаешь, бывают случаи… Ну, если, к примеру, входишь в церковь, когда по-другому нельзя. — Он встал, и Лиззи почему-то посмотрела на капитанскую фуражку, которую он держал в огрубевших старческих руках. — Мне кажется, пора сниматься с якоря, пойду вниз, посмотрю, как там у всех настроение. Могу я надеяться, что увижу за обедом улыбку на твоей мордашке?

— Значит, ты останешься обедать, — обрадовалась Лиззи.

— Если ты спустишься, то останусь. — Эйса вопросительно поднял брови.

— Да, — решительно сказала Лиззи, — хотя, честно признаться, я бы сейчас скорее встретилась лицом к лицу с ураганом.

И она сдержала слово, вышла к обеду вовремя, чтобы никого не задерживать.

— Рад, что ты снова с нами, — сказал Сэмюэль, — значит, ты написала тете Фиби?

— Да, написала, — кивнула Лиззи.

— А я отправил, — вступил в разговор Эйса, — сам отвез на почту.

Переводя взгляд с отца на дочь, Сэмюэль отметил про себя, что, несмотря на желание казаться веселой, Лиззи необычно задумчива.

— И что же именно ты написала?

— Что буду просто счастлива приехать в Бостон, потому что всегда знала, что Нантакет — место не для меня. Я позорю семью, доставляю тебе уйму огорчений, а следовательно, вполне заслуживаю, чтобы меня выгнали без единого су в кармане…

— А что это — су? — спросила Мэг.

— Это пятицентовая монетка, французская, насколько я знаю, — объяснил ей Мэт.

— А почему ты не говоришь просто пять центов? — заинтересовалась Салли.

— Пять центов звучит так плоско, никакой музыки… а когда произносишь «су» — звуки словно сами слетают с языка.

Откинувшись на спинку стула, Сэмюэль оглядывал своих детей, думая о том, что он снова допустил ошибку. Его не оставляло ощущение, что Лиззи сумела извлечь выгоду из наказания — внимание всех собравшихся за столом было вновь приковано к ней. Если бы женщинам была открыта дорога в политику, его дочку ожидало бы блестящее будущее.

Лиззи уехала в Бостон.

Тетушка Фиби оказалась хуже… куда хуже, чем она себе представляла. Высокая, худощавая, прямая, с пронзительными голубыми глазами, седыми с металлическим оттенком волосами, как нельзя лучше соответствовавшими ее характеру, и длинными тонкими пальцами, на каждом из которых сидело по кольцу. Она отчетливо выговаривала каждое слово, произношение выдавало ее принадлежность к высшему слою бостонской аристократии, а уверенный голос, как показалось Лиззи, заставлял скатерть распрямляться саму по себе.