Карин Либо - От греха подальше

— Я занимался подводной съемкой и захотел показать ей всю ту красоту, которую сам видел. Она была хорошей пловчихой, но боялась плавать в океане. Пару дней я уговаривал ее, обещая, что ничего с ней не случится, ведь с ней буду я. Наконец она согласилась. Теперь-то я знаю, что поддалась она на мои уговоры только потому, что не хотела казаться трусихой. Сначала мы поплавали в спокойной бухточке, и когда она освоилась, перебрались на глубоководье. Для ныряльщика-новичка это было непростым испытанием, но у нее все получалось так хорошо, что мне и в голову не приходило волноваться за нее. Я действительно верил, что ничего не может случиться, пока рядом с ней я — старший брат, опытный и сильный, который всегда сможет уберечь ее от опасности.

Роун замолчал и взглянул на Викторию. Она сидела, подавшись вперед, чтобы лучше слышать его тихий рассказ. Он чувствовал нежный, едва уловимый аромат — запах, присущий только ей одной.

— Мы опустились на глубину семидесяти футов [6] Фут — единица длины в английской системе мер, равна 0,3048 м. , и тогда неожиданно в легкие Ким попала вода. Она подала мне знак, что задыхается, и инстинктивным движением устремилась вверх, чтобы поскорее оказаться на поверхности. Но я остановил ее, опасаясь последствий кессонной болезни. Контролируя скорость, мы поднимались медленно, и она крепко держала меня за руку… Мы уже преодолели большую часть расстояния до поверхности океана, когда я почувствовал, что ее пальцы ослабили хватку. А когда мы наконец вынырнули, лицо Ким было синим и она не дышала. Она была без сознания. Я вытащил ее на песок и начал делать искусственное дыхание, но…

— Она умерла… — Виктория почти шепотом закончила фразу. — Так быстро?

— Мне так не казалось.

Виктория встрепенулась, пытаясь осмыслить услышанное.

— Я уверена, что в твоей жизни это самые страшные минуты.

— Самыми страшными они были для Ким. Лучше уж я убил бы ее выстрелом в голову…

— Роун, это неправда, и ты сам прекрасно это знаешь, — резко возразила Виктория.

— Я знаю только одно — я допустил идиотскую ошибку, а расплатилась за нее ни в чем не повинная Ким. — Он спрятал лицо в ладонях и невнятно пробормотал: — Боже мой, она была еще ребенком.

— Это был несчастный случай. Только так ты должен воспринимать случившееся. Ни о чем другом ты не должен думать.

Он с силой ударил кулаками себя по коленям.

— Я вообще ни о чем не думал, черт побери! Я оставил без внимания ее страхи. Я проигнорировал все правила безопасности, потому что был слишком уверен в себе, верил в собственную силу и непобедимость, в то, что никакое несчастье не посмеет даже помаячить у меня перед носом.

— Но, Роун, мы все хотя бы раз в жизни страдаем от неверных суждений. Мы иногда принимаем решения, о которых потом сожалеем, но это вовсе не значит, что мы плохие люди.

— Неужели? А ты когда-нибудь приняла решение, которое стоило кому-то жизни?

Она вдруг замолчала, и он подумал, что сумел убедить ее в своей правоте. Но когда она наконец заговорила, голос ее зазвучал глухо и так тихо, что он едва разобрал слова:

— Я решила переодеть обувь, прежде чем побежать к отцу и предупредить его о торнадо. Те две или три минуты и стали для него роковыми.

За три года, прошедшие со дня трагедии, Роун не встретил никого, кто бы мог понять или хотя бы попытался понять то, что он пережил, когда погибла Ким. Он выслушивал банальные соболезнования, оставаясь равнодушным к утешениям и пропуская мимо ушей все объяснения знакомых и друзей по поводу случившегося — все старались облегчить его состояние, помочь избавиться от гнетущего чувства вины. Но он продолжал жить с твердым убеждением в том, что никто не понимает, насколько он виноват.

И вот теперь рядом оказалась Виктория Дрисколл, которая поняла его потому, что пережила нечто подобное — решение сменить обувь стоило жизни ее отцу. По крайней мере, ей так казалось.

Роун поднял голову, и взгляды их встретились. Его охватило сильнейшее волнение, возбуждение, от которого замирает сердце и дух перехватывает. Это магическое влечение, необъяснимое влияние, которое оказывала на него Виктория, были сильнее сексуального желания, когда-либо испытанного им. И все же он не мог решиться окончательно растопить последний ледок, преодолеть последнее расстояние, словно между ними разверзлась бездонная пропасть.

Он ведь обещал — будь он проклят! — что не дотронется до нее. Один раз он уже подвел ее и больше не позволит себе…

— Роун, — голос Виктории был робок, как голос девочки-подростка. — Тебе не надо быть джентльменом сегодня вечером, если ты этого не хочешь…

Несколько секунд он смотрел на нее в полном недоумении. Внезапно смысл сказанного дошел до его сознания, и слова Виктории напугали его так, что возбуждение, жгучее желание, неотступно владевшее им, почти исчезло. Почти.

Поцеловать ее казалось ему слишком неожиданным, слишком серьезным проявлением своей благодарности. Он боялся, что, прикоснись он к ней или попытайся обнять, Виктория растворится во мраке, словно туманное облачко. Поэтому он несмело протянул к ней руку и погладил по волосам, рассыпавшимся по плечам, а не, как обычно, заплетенным в косу и свернутым в пышный узел на затылке. Ее волосы были мягкими как шелк. И сама Виктория тоже была здесь — реальная, как порог, на котором они сидели. Неужели только прошлой ночью он мечтал о том, чтобы вот так запросто прикоснуться к ее волосам?

Она взяла его руку и прижала ладонь к своим губам — мягким и нежным, — и этот жест должен был бы ранить его прямо в сердце, но вместо этого его охватила волна неистового желания.

— О, Вик, что ты делаешь со мной! — прошептал он. — Я не заслуживаю счастья.

— Не говори так. Все уже в прошлом. Ты хороший парень и заслуживаешь любви.

«Ты заслуживаешь любви». Имела ли Виктория в виду любовь физическую или же более глубокие чувства? Говорила о своем к нему отношении или ощущала лишь физическое влечение? Но зачем раздумывать над смыслом сказанного, если она столь трогательно предлагает ему себя?

С трудом сохраняя остатки спокойствия, Роун взглянул на ее влажные розовые губы и принял решение, которое — он это точно знал — могло изменить всю его жизнь. Он наклонился к ее манящим губам, запустил пальцы в волну волос и наконец заключил девушку в объятия.

Как и в первый раз, поцелуй был страстным, жгучим и почти до боли настойчивым. Но сейчас Роун не собирался останавливаться или отступать. Сегодня она будет принадлежать ему. И даже если завтра она пожалеет об этом, никто не сможет отнять у него ни эту ночь, ни воспоминания о том, что они с Викторией поняли друг друга, и она всем сердцем откликнулась на его боль.