Эмили Джордж - Последний романтик

Джей никогда не видела женщины прекрасней. Зависть, неожиданная и неразумная зависть овладела ею.

Картина, скромно названная «Ее жизнь», изображала женщину из пионеров Запада, развешивающую белье на обвисшей веревке. Возле женщины в небольшом палисаднике играли двое ребятишек, в колыбели мирно спал младенец, на подоконнике открытого окна охлаждался пирог, к двери маленькой землянки был прислонен дробовик. Все это занимало менее четверти картины, тогда как унылое, белесое небо и иссушенная, бесплодная равнина заполняли оставшееся пространство. Вместо рамки художник приспособил куски старой амбарной доски, и удивительно, как выиграли краски от такого обрамления, как остро стали ощущаться и простор неба, и бескрайность прерий.

Тусклые, близкие по тону краски дышали нуждой, лишениями, одиночеством и отчаянием. На заднем плане смутно вырисовывался мужчина в красном шейном платке, идущий за лошадью, запряженной в плут. Возле дома на единственном кусте ярко алели розы. Художник искусно использовал два сочных пятна цвета, заставляя зрителя, по контрасту, задержать взгляд на блеклой, цвета индиго, выгоревшей шляпе, что висела у женщины на спине. Запрокинутое к небу лицо, загорелое и обветренное, светилось силой, упорством и надеждой.

Джей уже делилась впечатлением с Бартоном. Он остался довольным, что хоть одна картина ей все-таки понравилась, но был слишком хорошо воспитан, чтобы позлорадствовать, что всего одна, — Джей просто пришла в ярость, когда галерея на площади Ларимен в Денвере задержалась с открытием, да еще в день ее рождения.

Теперь она любовалась полотном в одиночестве. Но ей помешали: подошли несколько человек и с важным видом начали обсуждать высокую технику и сдержанную колористику художника. Джей не хотелось, чтобы претенциозные замечания разрушили ее инстинктивное впечатление и, с большим трудом оторвавшись от картины, она направилась дальше. Ломая голову над необъяснимой привлекательностью полотна, она едва замечала другие картины, развешанные по стенам.

Неожиданно пришло ощущение, что за ней наблюдают. Точно так же, как дикая кошка почувствовала бы своего самца, она поняла, кто это, раньше, чем услышала.

— Привет, О'Брайен!

Джей обернулась, и ее напряженный взгляд наткнулся на красный шелковый галстук с нарисованной белой бычьей головой. Джей сощурила глаза, медленно переведя взгляд на прямой раздвоенный подбородок, темный от пятичасовой щетины, она застыла, очарованная подрагиванием уголков его губ. Что за чертовщина! Губы как губы, и нет никакой причины, чтобы внутри у нее все сжалось и закружилось…

— Галстук мне подарили. — Веселье журчало в его низком голосе. — Ты отлично выглядишь, О'Брайен! Только платье тебе не идет. Ты взяла его напрокат?

Она с трудом заставила себя взглянуть в глаза Люку Ремингтону. В карие глаза, в которых, как она знала, в зависимости от настроения появлялись тысячи оттенков — от серо-коричневого до голубого. Однажды она сказала ему, что цвет его глаз напоминает любимый агат ее брата.

— Ковбой! — Она придала голосу столько веселой беспечности, что ему и в голову не должно прийти, что пульс у нее готов уже пробить кожу. — Привет! Какими судьбами?

Он почти не изменился за тот год, что она его не видела. Тогда ей казалось, что более красивого мужчины ей не встречалось и не встретится. Теперь-то, конечно, все иначе, слепое увлечение преодолено: вот и уши у него немного торчат, и не такой уж он и статный, и вообще — самец, просто самец.

Джей до боли стиснула пальцами ручку кожаного портфеля, загоняя глубже в тайники души предательские воспоминания. Быстрее, не то он прочтет все в ее глазах. Никто никогда не умел читать в них лучше, чем он. Или ей это только казалось тогда? Она улыбнулась профессиональной улыбкой.

— Вот. — Лучики прорезали слегка желтоватую кожу вокруг его глаз, и Люк мотнул головой в сторону соседней стены. — Сходство, пожалуй, невелико, но ты все же меня узнала.

Джей подняла глаза на писанную маслом картину, которую она до того не заметила, и что-то тревожное начало подниматься в ней.

Ну, зачем она не остановилась перед чем-нибудь другим? Пока она критически рассматривала картину, в голове ее мешались мысли: что сказать?

Ковбой и его лошадь на полотне были утомлены дорогой, их грязные, покрытые потом тела дышали усталостью. Джей вгляделась в лицо мужчины. Похоже, что удовлетворение брало верх над усталостью. Так бывает, когда трудная работа сделана, и сделана хорошо. Джей знала это чувство заработанного, заслуженного удовлетворения, как если выиграть очень трудное дело в суде. Без всякой задней мысли она внезапно спросила:

— Почему ты выглядишь таким самодовольным? — Но тут же заметив маленького теленка, неуклюже перекинутого через седло, улыбнулась. — А, ты спас его!

Джей обернулась. Люк ласково смотрел на нее. Знакомое приятное тепло разлилось по ее коже.

— Ты подстриглась, — он склонил голову набок. — Мне нравится. Это делает тебя чертовски сексуальной.

Джей надменно изогнула брови. Ее стилист придал светло-каштановым, слегка вьющимся волосам длину до подбородка, в соответствии, как ей казалось, со строгим деловым стилем.

— Так практичней.

Его улыбка ясно показала, насколько мало его устраивает объяснение. В глубине его глаз потихоньку разгорался возбуждающий огонек. «Очень сексуально!» Джей почувствовала, как от провокационного взгляда Люка по всему телу побежали мурашки.

— Держу пари на годовой заработок, что под этой лошадиной попоной ты прячешь тонкое шелковое белье. — Люк говорил, растягивая слова.

— Это не лошадиная попона, — возразила Джей. И, будь она лгуньей, она бы добавила, что он проиграл пари.

— Вот ты где, Джей! Я потерял тебя в толпе! Ты проголодалась, дорогая? — Бартон легко коснулся ее руки, и обрадованная Джей отозвалась с улыбкой:

— Да…

— Тебе нравится? Ты, правда, простила меня за эту затею с выставкой? — Его взгляд скользнул по картине, которую только что рассматривала Джей, затем остановился на Люке. — Мы, кажется, встречались? Или нет? Я — Бартон Александр. Это не вы на картине?

— Я, — ответил Люк.

Большего контраста, чем представляли из себя эти двое, было бы трудно вообразить. Бартон, в очень дорогом, явно сшитом на заказ костюме, белой рубашке в едва заметную полоску и красном итальянском галстуке, выглядел как весьма преуспевающий адвокат, каковым он, собственно, и являлся. Если он и позавидовал четырехдюймовому превосходству Люка в росте, его широким плечам, узким бедрам, обтянутым джинсами, грубого хлопка голубой рубашке и спортивному твидовому пиджаку, — в общем, всему загорелому крепкому виду, — то он сумел скрыть от наблюдателей даже следы зависти.