Вера Армстронг - Гранит и бархат

— Но ты же сделал все так, как тебя просил Мартин, — взволнованно вставила Селина. — И у него все будет хорошо. Уже все в норме. Ведь так?

Она была потрясена. Что бы он ни говорил, Селина теперь знала, что он не более способен разорить своего отца, отобрать у того все, что он смог нажить за свою жизнь, чем улететь на Луну на спине летучей мыши! Его искренняя и многолетняя любовь к отцу никогда не позволит ему сделать это.

Чувство облегчения было невероятным, а радость от того, что она узнала, что он не безжалостный негодяй, которым прикидывался, была беспредельной.

Она отвернулась к окну, чтобы скрыть неожиданно навернувшиеся слезы. Они уже съехали с шоссе после Глостера и теперь пробирались по узкой дороге между холмами, мимо незнакомых старых деревень и редких усадеб с окнами, в которых стекла в свете утреннего солнца блестели как алмазы.

Все его угрозы были просто словами. Просто словами…

Она вполне могла теперь отказаться от брака с ним, зная наверняка, что он не сделает ничего, чтобы навредить семье или их фирме.

Так почему же она не говорит ему этого? Почему язык ее прилип к небу? И почему она не испытывает к нему вполне оправданной злости из-за того, что он заставлял ее, как марионетку, дергаться, шантажируя и запугивая, хотя она знала теперь, что он не собирался исполнять свои угрозы?

Во всем этом не было ни малейшего смысла. Даже в ее собственном восприятии этого поразительного открытия, что она свободна. Свободна, как птица.

Хотя Селина была занята своими собственными мыслями, все же успела заметить, что они свернули с твердой дороги, и теперь двигались по проселку, вьющемуся по долине, окруженной невысокими, поросшими деревьями холмами. Адам нарушил тишину:

— Почти приехали.

— Куда? — Селина спросила машинально, без особого интереса. Ее перестала интересовать цель их поездки, как только она задумалась о его намерениях, о том, какие коварные планы скрывались за его пустыми угрозами.

— Домой. — В этом слове прозвучала гордость и нежность, но все, что он говорил, имело какой-то двойной смысл. Насколько она знала, дом его был в Лондоне. Неужели он хотел сказать, что после свадьбы собирается жить где-то здесь?

Свадьбы? Но почему она все еще об этом думает, когда может совершенно спокойно послать его к черту? И почему она испытывает такое сильное чувство утраты? Не может же она действительно желать, чтобы он насильно втянул ее в самые близкие отношения, которые могут существовать между людьми?

Эти мысли были ей настолько неприятны, что, когда за поворотом возникло какое-то строение, она все свое внимание сосредоточила на нем.

Дом был небольшой, однако мощь старого камня, из которого он был построен, произвела на нее впечатление. Дом выглядел надежным и приветливым, в этом доме, примостившемся между холмами в глубокой долине, было что-то родное.

Дом! Это действительно был Дом.

— Славный, — задумчиво произнесла она, когда Адам остановился перед каменными воротами, за которыми виднелся сад, покрытый снегом. Он коротко кивнул, соглашаясь с ее весьма скромной оценкой, и продолжал:

— Мартин купил его для моей матери, когда узнал, что я должен появиться на свет. Она не могла оставаться там, где жила до этого, и он настоял, чтобы у нее был дом, где она могла бы быть счастлива. Она выбрала этот, и он подарил ей его. Первые восемнадцать лет своей жизни я провел здесь. А после ее смерти он перешел ко мне.

— А была ли она здесь счастлива? — не могла не спросить Селина, слегка задумавшись. Как могла женщина, насколько ей известно, распутная, раба своей чувственности, быть счастливой в таком уединенном месте?

— Она была вполне довольна.

Его ответ озадачил ее. Ванесса говорила, что мать Адама была коварная и расчетливая интриганка, неужели этого дома ей было достаточно, чтобы быть довольной?

Она не думала, что когда-нибудь узнает ответ на этот вопрос, и охотно согласилась, когда Адам предложил:

— Может, немного разомнем ноги и подышим свежим воздухом, прежде чем войдем внутрь?

Селина шла рядом с ним по дорожке, ведущей от дома в глубину долины. Она чувствовала, как чистый свежий воздух проникает в ее легкие, и решила, что постарается насладиться и этим днем, и красотой природы и забудет обо всех этих загадках.

Мысль о том, что она все время пытается их отгадывать, не переставала мучить ее. Она ни на сантиметр не приблизилась к разгадке мотивов его поведения в эти десять дней, пожалуй, была даже дальше от нее, потому что раньше все было ясно и противно, как все, что связано с шантажом.

Недовольная собой, она ускорила шаг и огляделась вокруг.

Обычно пустынные зимние долины производят гнетущее впечатление. Однако здесь этого ощущения не было. Может быть, из-за искрящегося синего неба, терпкого запаха, исходящего от коры обнаженных деревьев, бледной охры прошлогодней травы. Всюду, куда падал ее взгляд, бледные мягкие краски обещали пробуждение через несколько месяцев. Может быть, поэтому она почувствовала прилив необъяснимой, необыкновенной радости. Селина не сразу заметила, что Адам подхватил ее под руку, когда дорожка резко пошла под уклон, и у нее из-под ног посыпались камешки.

— Давай вернемся, — сказал он, когда она остановилась на ровном месте, а дорожка запетляла дальше среди низкорослого кустарника. — Через двадцать минут будем дома. Пока ты будешь варить кофе, я разожгу камин.

Ну, что ж, совсем неплохо. И она не возражала, когда Адам с хозяйским видом взял ее руку и засунул себе под мышку, так что она шла, касаясь своим бедром его бедра, и это ощущение было ей приятно.

Селина просто радовалась жизни, выбросив из головы свои непонятные отношения с этим человеком, и когда они подошли к дому, она чувствовала себя совершенно спокойно. Щеки ее разрумянились от прогулки на морозном свежем воздухе — ей было хорошо.

Адам тут же отправил ее на кухню.

— Начнем с самого главного, — сказал он, включая воду и электричество. — Тут ты найдешь все, что нужно для кофе, а я пойду разожгу камин, — и исчез в дверях, появившись через некоторое время, когда чайник уже стоял на плите, с охапкой дров и щепок для растопки.

— Ты здесь хорошо смотришься, — сверкнула его обаятельная улыбка, делающая его довольно строгие черты необыкновенно привлекательными, и он исчез в гостиной, оставляя ее в полном недоумении осматривать кухню.

Это была большая комната, отделанная керамической плиткой. По всей вероятности, она использовалась и как столовая. Старинные стол и шкафы, резные деревянные стулья и симпатичные алые занавески придавали ей уют. Неужели он представляет ее здесь, совсем домашнюю, старающуюся ему угодить, крутящуюся возле этой старомодной, но сверкающей чистотой плиты и готовящей его любимое жаркое в горшочке? Двое в этом затерянном мире?