Хельга Нортон - Мужчина в моем сердце

Век бы его не видеть и не слышать! Пусть забирает свои наряды!

Мигель медленно шел к дому, пытаясь успокоиться. Он был зол на весь свет. Ему хотелось придушить Жака за то, что тот приставал к его жене, хотелось ударить самого себя — за то, что отпустил ее одну с этим подозрительным парнем. И он злился на Айрин — потому что все это происходило с ним из-за нее.

Подписав договор с Антуаном, Мигель довольно быстро ощутил какое-то внутреннее беспокойство. Ему все время мерещился взгляд Жака и, поговорив для приличия еще несколько минут, он извинился и под первым попавшимся предлогом выскочил в сад. Пометавшись немного по дорожкам, Мигель вскоре услышал голоса и вышел к фонтану как раз вовремя, чтобы увидеть заключительную часть сцены. Он точно знал, что Айрин ни в чем не виновата. Но ревность буквально душила его. Айрин была так прекрасна сегодня вечером, от одного взгляда на нее его переполняли гордость и счастье. И вот, все так плачевно закончилось.

Мигель тихо вошел в спальню. На кресле лежало синее платье. Рассеянно коснувшись прохладного шелка, он подошел к каминной полке. Рядом с фотографией родителей что-то сверкнуло, — это были сапфировые сережки.

С этого дня Айрин и Мигель почти не разговаривали.

В усадьбе строго соблюдался заведенный распорядок. Через десять минут ужин будет подан. Айрин поднялась с места и, усадив нарядного Федерико в коляску, направилась в столовую — довольно маленькую и уютную по сравнению с остальными помещениями. Когда-то это была любимая комната матери Мигеля, и он с детства привык обедать и ужинать именно там. Айрин здесь тоже нравилось. И нравилось бы еще больше, если бы не гнетущая тишина за столом. Иногда она задавала себе вопрос, а что же по этому поводу думают слуги? Та же Тереса, например. Но Тереса вела себя так, словно все шло, как полагается. Кто знает, может быть, в знатных испанских семействах принято поглощать пищу молча?

Мигель был уже в столовой. Он стоял у высокого окна, глядя куда-то вдаль. Было слышно, как в саду плещутся фонтаны. Услышав звуки шагов, он обернулся, но лицо его оставалось непроницаемым. Он казался таким чужим и далеким, что у Айрин сжалось сердце. Даже привычное молчание за обедом было еще более напряженным, чем обычно. Мигель думал о чем-то своем, Айрин боялась прервать его мысли.

Но когда ужин наконец закончился, и Айрин уже собиралась уйти к себе наверх, граф внезапно заговорил.

— Я поднимусь вместе с вами, — сказал он холодно. — Завтра рано утром я улетаю в Мадрид. Номер моего мадридского телефона у вас имеется, если что, звоните.

Айрин послушно кивнула, вспоминая о давней болезни Федерико. К счастью, малыш с тех пор окреп, и здоровью его явно ничего не угрожало.

— Федерико будет скучать, — заметила она, когда они поднимались вместе по лестнице. — Кстати, пора уже купить ему высокий стульчик и сажать за общий стол. Он, конечно, еще не может есть сам, но, чем скорее мы начнем его приучать, тем лучше. Вы разрешите мне в ваше отсутствие съездить в Толедо за стульчиком?

— Что? А, да, конечно. Покупайте все, что считаете нужным, Айрин.

Она с беспокойством посмотрела на Мигеля. Что-то было не так. Айрин чувствовала это.

Заглянув через полчаса в спальню, чтобы сообщить, что занавески для детской наконец-то выбраны, Айрин увидела Мигеля, в напряженной позе стоящего около каминной полки. В руках он держал фотографию Габриэлы.

Когда-то, еще до свадьбы, тут было только две фотографии — портреты Габриэлы и родителей Мигеля. Теперь к ним прибавилась еще одна — та, на которой была изображена Айрин с Федерико на руках в день свадьбы. Впервые увидев свою фотографию на каминной полке, Айрин испытала глубочайшее счастье. Но тут же сердце ее упало — наверняка, снимок поставлен только для отвода глаз. Это такая же формальность, как и их брак.

— Мигель, — окликнула Айрин негромко.

Он вернул фотографию на место, а затем обернулся.

— Сегодня ей исполнилось бы двадцать пять лет. — Мигель помолчал. — Наверное, я никогда не забуду тот день, когда она погибла. И никогда не перестану чувствовать себя виноватым перед ней. Как будто это я недосмотрел, не предупредил.

— Ты не должен так говорить. — Айрин захлестнуло сострадание. Быстро подойдя к Мигелю, она ласково дотронулась до его руки. — Габриэла была уже взрослым человеком. Она сама решала, как ей жить.

— Ты в этом уверена? — Незаметно для себя они снова перешли на «ты». — А может, это мы с Кларенсом решали за нее? Да, я не хотел, чтобы она выходила замуж. Но разве я хотел того, что произошло? — Мигель кивком указал на фотографию.

Прикосновение к Мигелю отвлекало ее, сбивало с мысли. Айрин осторожно убрала ладонь с его руки, не замечая его жадного взгляда.

— Я осуждал ее за легкомысленность, за беспечность. Теперь единственное, чем я могу утешаться, — если это можно назвать утешением, — так это тем, что она прожила свою жизнь полно и весело, ни в чем себе не отказывая. Она любила, она родила ребенка…

Айрин молчала, понимая, что ему надо выговориться, выплеснуть все, что наболело.

Мигель быстро подошел к журнальному столику, и Айрин вдруг с удивлением заметила на нем открытую бутылку вина и рядом — наполненный стакан. До сих пор она видела своего мужа пьющим только за обеденным столом. Мигель сделал большой глоток из стакана.

— Габриэла была моей младшей и любимой сестрой. Я чувствовал ответственность за нее так же, как ты, Айрин, чувствуешь ответственность за Федерико. Мне кажется, что я предал ее, понимаешь? Я должен был предотвратить эту смерть.

Он допил вино одним глотком.

— Но ты же не мог предугадать ее, — мягко сказала Айрин.

— Габриэла надеялась, что я пойму ее, перестану осуждать. Она хотела, чтобы я собственными глазами увидел, как разваливается ее брак, почему он разваливается. А я думал, что совместная жизнь в усадьбе сблизит их с Кларенсом. Но вышло совсем наоборот — они окончательно рассорились. В тот вечер, когда они уезжали в Толедо… Разве я мог думать, что вижу их в последний раз?

Мигель схватил бутылку, собираясь допить вино, и Айрин непроизвольно протянула руку, чтобы остановить его.

— Что? Тебе не нравится, что я пью? Что я хочу забыться, утопить в вине свою боль? А кто еще может ее утолить? Ты? Моя жена? — Он поднял на Айрин темные горящие глаза. — А ты понимаешь, что мне сейчас настолько больно, что я готов забыться любым способом? Даже взять тебя без любви?

Сердце ее сжалось от горечи, но не успела она сказать и слова, как Мигель уже стоял вплотную к ней.

— Я знаю: в тебе достаточно от женщины, чтобы отдать себя без остатка нуждающемуся в ласке ребенку. Но сможешь ли ты отдаться мне, Айрин? Помочь мне почувствовать себя живым человеком… мужчиной…