Полина Федорова - Достойна счастья

Наконец, он решил объясниться с ней. В канун этого дня, ночью, он совершенно не спал, приготовил целую речь, на его взгляд, пылкую и энергетическую, которой, увы, ему так и не удалось произнести. На следующий день, как только он завел разговор о своих чувствах, Лизе стало плохо, и ему пришлось уйти. Вечером горничная Наташка принесла ему записку от Елизаветы Петровны, в которой говорилось, что она просит не беспокоить ее более посещениями и знаками внимания. Причина такого решения не объяснялась.

А потом случилось беда. Скоропостижно от удара, как поведал о том гарнизонный лекарь Иван Францович Гринберг, скончался генерал Тормасов, а Лиза слегла в нервной горячке. Браузе не находил себе места все эти тяжелые сумрачные дни, по два раза на дню посылал ординарца осведомиться о ее здоровье. Когда же он получил долгожданный ответ, что «барышне лучше», Лиза с тетушкой в одночасье уехала из Архангельска на Симеонову мызу, маленькую усадебку, купленную еще покойным генералом в тридцати верстах от города. Жили они там замкнуто и уединенно. Несколько раз Браузе приезжал с визитом, но ответ был один: «Барышня в трауре и никого не принимают».

Однако желание объясниться с Елизаветой жгло Леонида Викентьевича и день и ночь. Решение, которое он принял, после официальных попыток увидеться с Лизой, являлось, конечно, не лучшим и отчасти было сродни воровству, но что еще оставалось делать бедному поручику, мучающемуся желанием поговорить с Елизаветой Петровной тет-а-тет?

Выбрав воскресный день, Браузе верхом отправился на мызу. Привязав коня в небольшом леске недалеко от усадьбы, он пробрался в небольшой сад, окружавший дом, и стал ждать. Битых два часа он не сводил взора с крыльца и, когда Лиза, наконец, вышла, едва ступив на тропинку, ведущую к саду, бросился к ней. Сейчас, сейчас он скажет ей все: о своих бессонных ночах, о счастии, которым она может ею одарить и за которое он готов отдать все, что у него есть, о том, что она, несомненно, является той самой его половинкой, найти которую удается только единицам из всех людей, живущих на сей земле.

— Вы? — выдохнула она, когда поручик вдруг вырос перед ней.

— Я, — ответил Браузе и добавил плохо слушающимся языком. — Прошу вас, выслушайте меня.

— Как вы здесь, почему? — не нашлась более ничего сказать Елизавета Петровна, и ее лицо залил румянец. — Прошу вас, сейчас же уходите.

— Но…

— Я не желаю ничего слышать, — произнесла Лиза с решительными нотками, каких еще никогда не доводилось слышать от нее Леониду Викентьевичу. — Оставьте меня.

В ее глазах, помимо обычного застывшего удивления, поручик ясно увидел острые искорки недоброжелательства.

«За что?» — хотел было вскричать Браузе и, не в силах более выдерживать взгляд Лизы, опустил глаза… В это мгновение его взгляд упал на ее руки, покоящиеся на небольшом округлом животе.

— Вы… — он поднял на нее взор, — вы?!

— Уходите! Немедленно! — с трудом выдержала она его потрясенный взгляд. — И никогда более не приходите сюда.

Браузе круто повернулся и, почти ничего не видя перед собой, спотыкаясь и чертыхаясь, побрел через поле к леску, где оставил своего коня.

Ночью он опять спал плохо. В голове постоянно возникали картины, в которых действующими лицами являлись ненавистный Дивов и Лизавета. Мерзкий соблазнитель, обнимал ее самым неприличным образом, с похотливой дрожью запускал руки под юбки Лизы, а та, запрокинув голову и закрыв в неге глаза, страстно и блаженно вздыхала. А потом тот срывал с нее последние одежды, и затем… Затем она позволяла ему все, позволяла с удовольствием, и от этой мысли Браузе начинал скрежетать зубами.

Наутро Леонид Викентьевич написал прощение о переводе в действующую армию. А поскольку война с Персией была в самом разгаре, его рапорт без долгих проволочек был удовлетворен, и вскоре он был назначен на должность ротного командира в отряд полковника Эристова.

Отряд входил в кавалерийский полк генерал-майора Красовского, действующего в составе Отдельного Кавказского корпуса генерала Паскевича; состоял почти сплошь из добровольцев и дрался грамотно и зло. После дела у села Ошакан, когда полк Красовского разбил в десять раз превосходившего его по численности противника, Браузе был пожалован чин ротмистра. И вот, когда ни в сражении под Ошаканом, ни при взятии Эривани не было получено даже царапины, — шальное ранение от выстрела мальчишки в Тебризе. Обидно…

— Что задумались, ротмистр? — заглянул в глаза Браузе военный врач. — Надо извлечь пулю, так что идемте в операционную. Сами сможете?

Оказалось, пуля застряла в кости, и извлекать ее пришлось примерно так же, как тащат зубные лекари из челюсти больной зуб. Рана майору не понравилась, и он уложил ротмистра на койку в переоборудованной под госпитальную палату трапезной разрушенного монастыря.

— Две недели — это самое малое, — заявил врач, провожая в палату Леонида Викентьевича. — И через день ко мне на перевязку.

И потянулись нескончаемые осенние дни, так мало похожие на осень в Архангельске, быстротечную и холодную. Казалось, что здесь продолжается лето со всеми его яркими красками, так что осень напоминала о себе лишь нечастыми дождями, колючими и косыми, как и положено в конце месяца октября.

Как-то, устав лежать и прислушиваться к ноющей боли в плече, Леонид Викентьевич поднялся и пошел к выходу из палаты. По дороге он едва не столкнулся с врачом-майором, спешащим куда-то вместе с двумя помощниками.

— Зачем вы встали? — недовольно проворчал майор, проходя мимо. — Вам надобно лежать и не тревожить рану.

— Я… мне… — хотел было что-то ответить Браузе, но майор со свитой уже миновали его. Они явно торопились.

— Когда, вы говорите, он пришел в себя? — услышал ротмистр вопрос майора, обращенный к одному из помощников.

— Четверть часа назад, — ответил тот.

— Невероятно, — констатировал майор. — Этот Дивов просто какой-то дивный феномен. Везунчик.

«Дивов? — молнией пронеслось в мозгу Леонида Викентьевича. — Уж не тот ли самый?»

— Господин майор!

— Ну что вам? — обернулся на ходу врач.

— Погодите минутку, — придерживая руку, Браузе догнал майора и его помощников. — Я знавал одного Дивова. Мы вместе с ним служили в Архангельском гарнизоне.

— Как было его имя? — торопливо буркнул майор.

— Федор Васильевич, — быстро ответил Браузе. — Дворянин, из разжалованных офицеров за участие в деле 14 декабря…

— Он самый, — сказал майор, поворачиваясь к ротмистру спиной. — А теперь извините, мне некогда.

— А что с ним?

— Два сабельных ранения. Оба были бы смертельными для любого из нас, — уже на ходу ответил майор. — Почти полтора месяца комы. Выжил. Невероятно… А вы немедленно ложитесь…