Алана Инош - Дочери Лалады. (Книга 3). Навь и Явь

– И всё-таки? – Дарёна приподнялась на локте, вкрадчиво наматывая на палец чёрные кудри супруги. – Ты видела Лаладу?

– Лалады уже нет в Яви, с нами остался только её дух – то, что мы называем Светом. Её частичка сияет в каждом из любящих её людей.

Эти слова прозвучали гулко и неожиданно, словно гром, и Дарёна ощутила спиной дуновение иномирного холода.

– Но как же… Ведь я видела её, когда меня ранило стрелой, и Лесияра лечила меня на источнике, – пробормотала она, вспоминая. – Светлая дева в венке… Она поцеловала меня.

– Её дух ты и видела. – Млада устало закрыла глаза, словно ей было трудно подбирать выражения. – И разговаривала с ним через ту частичку Лалады, которая в тебе есть. Как бы это сказать?… Боги присутствуют в созданных ими мирах в разной степени. Коли это молодой, новый мир, то степень первая: создатель помогает людям, участвует в их делах, учит их, направляет, говорит с ними. У старших миров – вторая, третья степень и так далее: люди в них уже живут сами, но ещё чувствуют связь со своим творцом. Нашу Явь создал Род, а потом ушёл творить другие миры, оставив здесь своих детей – Лаладу, Марушу, Ветроструя, Светодара, Огунь… Он уже почти не присутствует в Яви, потому мы и зовём его уснувшим. Но он не уснул, у него просто уже другие заботы… далеко от нас. Лалада с Марушей – самые старшие из всех его детей. Они учились здесь, в отцовском мире, а потом пришло для них время подниматься на новую ступень – создавать свои миры. У Маруши это была Навь, а у Лалады – Инеявь, то есть, «Иная Явь». Лалада справилась хорошо, а Маруше пришлось с Навью помучиться, залечивая дыры… Поэтому она проложила эти проходы. Но теперь и у неё всё получилось. Навь больше не подпитывается от Яви через хмарь, миры разъединились.

Дарёна зябко съёжилась на сене под звёздным взглядом ночного неба, придавленная тяжестью этих новых истин. Млада рассказала о многом немногими словами, за которыми стояло нечто невыразимое, не поддающееся описанию человеческим языком.

– Обними меня, ладушка, – шёпотом попросила Дарёна. – Что-то холодно мне… И страшно.

– А чего страшно-то? – Млада прижала её к себе, ласково усмехаясь в полумраке.

– Трудно, наверно, быть богом… В голове не укладывается. – Дарёна потёрлась своим носом о нос супруги, чувствуя тёплую щекотку дыхания. – А Инеявь… Какая она?

– Я там не успела побывать, меня потащило домой, в своё тело. – Млада смотрела на неё колдовски-пристально, мерцая искорками в глубине потемневших глаз.

Лето плыло в облачной выси, то опаляя землю зноем, то дыша дождливой зябкостью. Млада вернулась на службу, но лесной домик по-прежнему стоял пустым: они с Дарёной решили туда отселиться лишь тогда, когда в доме Твердяны станет совсем тесно от детишек. Гораздо веселее было жить одной большой и крепкой семьёй, члены которой всегда поддержат друг друга, утешат, помогут, подставят плечо.

Месяц зарев дохнул предосенней прохладой, разбросал по небу сполохи зарниц, а в саду ветви клонились от урожая. Женщины дружно чистили и резали яблоки для пирога, а Зарянка крутилась тут же, на кухне, то и дело выпрашивая у Дарёны кусочки. На окно опять села белая голубка, повернула голову и внимательно посмотрела глазом-бусинкой на Крылинку. Та на миг застыла, перестав снимать с румяного плода кожицу кучерявой стружкой.

– Ну, лети, лети, милая, – сказала она птице. – Знаю. Ладе моей привет передавай.

Из её груди вырвался вздох, и Дарёне вдруг стало зябко и неуютно. За пирогом собралась вся семья, говорили о делах, об урожае, о детях, и скоро эта тревога забылась в обычной домашней кутерьме.

Отзвенело на нивах золотое жито – до последнего зёрнышка перекочевало в амбары. Зарядили осенние дожди, тоскливо и пусто стало в поле, да зато в закромах – полно. Пришла пора свадеб, и Шумилка окончательно распрощалась со своей молодой свободой; на гульбе они с хмельными кошками-холостячками напоследок отчебучили – стащили со сторожевой башенки набатный колокол и утопили в реке.

– Какого рожна вы это сделали-то?! – допытывалась Горана у дочери и её приятельниц, когда те проспались.

Те только чесали в затылках.

– Да леший ведает… Колокол народ собирает своим голосом, так мы хотели узнать, сплывётся ли рыба на его звон.

– Как же вы его утащили вдесятером?! – недоумевало собрание. – В нём же триста пудов весу!

Озорницы лишь разводили руками. Одним словом, дурное дело – нехитрое, во хмелю и море по колено, а на трезвую голову оставалось только охать да дивиться тому, что в подпитии сотворено было. Положение выходило щекотливое: дочка самой старосты провинилась, какое наказание на неё накладывать? Свадьба на носу всё-таки… Горана рассудила строго, но справедливо: после праздника всем проказницам во главе с Шумилкой предписывалось достать колокол из реки и водрузить на место.

– Как снимали – так и подымайте назад.

Все с этим согласились. Свадьбу гуляли всем Кузнечным, даже работа в кузне встала на несколько дней; пожаловала в гости и начальница Шумилки, Радимира, и даже сама Лесияра заглянула ненадолго, чтобы пожелать счастья молодым и вручить подарки.

Пролетела белокрылая зима, и войско весны пробило ледяную корку острыми копьями подснежников. Сад оделся кружевной духмяной дымкой цветения, яблони с вишнями стояли точно молодые невесты. Тёплым вечером, полным янтарных брызг заката на белых лепестках, матушка Крылинка завершила домашние хлопоты и сняла передник, но отчего-то не повесила его на гвоздик, а отдала Дарёне.

– Ну, вот и всё. Можно идти на отдых, – сказала она и вздохнула полной грудью, точно стряхивая с плеч многолетний груз усталости.

Дарёне долго не спалось, и она, чтобы утомить глаза, села вышивать при лучине. Стрелки украшенных самоцветами часов, подаренных княгиней Шумилке с Лозой на свадьбу, показывали два; Дарёна потёрла отяжелевшие, слипающиеся веки пальцами и наконец отложила работу. Подросшие дочки уже не просили грудь ночами и крепко спали в своих постельках. Чувствуя во всём теле сонную истому, Дарёна устроилась под боком у супруги и улыбнулась, когда рука Млады обняла её.

Пробудилась она раньше всех – ещё солнце не касалось своими первыми лучами небосклона. В торжественной предрассветной тишине Дарёна вышла в сад и умылась из дождевой бочки, прогоняя нервную дрожь от лёгкого недосыпа. Как же сладко пахло весенним цветением! В предчувствии зари деревья благоухали так, что запах вливался густой пьянящей волной в открытое кухонное окно. Дарёна затопила печку и поставила тесто на оладьи. «Пусть матушка Крылинка отдыхает, а работать будем мы, молодые», – думалось ей.

Вскоре поднялась Рагна и отправилась в коровник. Войдя в кухню с подойником парного молока, она с удивлением сказала: