Ирина Хохлова - Возвращение любви

Стихотворение на этом обрывалось. Оно было написано размашисто, явно второпях, но, безусловно, кем-то из постоянных гостей. Видимо, человек выронил листок и тот залетел под кресло. Но кто же мог это написать?

Елена показала листок Ире в один из нее очередных приходов.

— Поэт у нас завелся? — сказала Ира. — Да скатал у кого-то, наверно.

— Нет, кто-то сам, — возразила Елена. — Суди по почерку. Так пишут, когда боятся забыть мелькнувшую мысль.

— Только не друзья Валерки, — заявила Ира. — Среди них что-то я Лермонтова не вижу. Я знаю, что у них в голове.

— Перестань наговаривать. Хорошие ребята, толковые, честные.

— А честные об этом не думают?

— Вот у меня одно в голове.

— Ну и что? Я и не скрываю. А кто это писал, я угадала. Тоже мне секрет. Да Зотов это…

И Елена поняла, что, конечно же, — Дмитрий Зотов.

Когда тот пришел как-то вечером, Елена положила на стол перед ним развернутый листок.

— А я и не знала.

Он смутился, схватил листок и скомкал в кулаке.

— Ну зачем же? — удивилась Елена.

— Да чушь это… Баловство.

— Не такая уж чушь. Мне понравились стихи. Только ты их не закончил.

— Не о чем говорить.

— Почему ты стесняешься своих стихов?

— Не мучай меня, Елена. Я лучше уйду.

— Ладно, сиди. Скоро придет Валера, поужинаем.

Он взял с книжной полки томик Блока и углубился в чтение. Потом захлопнул книжку, посидел молча, уставясь в пустоту.

— Я прошу тебя, Елена, никому не говори о моих опусах. Презираю самодеятельность в поэзии. Я так высоко ценю истинных поэтов. Они посланцы Бога на земле. А я слабый земной человек. Но вот иногда… Что-то находит — хватаю ручку, нишу на случайных листках. Потом презираю себя, сжигаю стихи… Но они остаются в памяти. Ну, разве это не болезнь? Что может быть страшнее, чем прослыть графоманом? Я ж умру со стыда. Ты уж будь милостива ко мне, Елена Прекрасная, пощади бедного учителя, век буду благодарен.

— Успокойся, Дмитрий, — обещала Елена, — пожалею.

Она забыла про Иру, а та при первой же встрече с Дмитрием Зотовым возьми да и бухни:

— Стихи пишешь? Ну-ка, почитай.

Надо было видеть лицо Дмитрия, он аж побледнел и с таким укором посмотрел на Елену, что той стало не по себе.

— Ирина! — прикрикнула Елена. — Ну что ты несешь? Не он это написал. И ты ошибалась, и я.

— Очень жаль, — сказала Ира, пожимая плечами. — Я уже собралась влюбиться в тебя, Зотов. Думаю, брошу своего Константина Васильевича и буду любить поэта. Как бы ты на это посмотрел, Зотов? Ты любишь полных женщин? И почему ты не женишься? А, Зотов? Может, ты влюблен в меня? Может, страдаешь? Нет, я все поняла. Ты влюблен не в меня, хотя это очень даже глупо с твоей стороны. Но что уж тут поделаешь? Сердцу не прикажешь. Ты влюблен в Елену. Угадала?

Вскочив, будто его стегнули плетью, Зотов торопливо отошел к окну и остановился там перед занавеской, совершенно потерянный и жалкий. Елена с укором посмотрела на Иру, покачала головой и покрутила пальцем у виска. Ира закрыла ладонью рот и свободной рукой стукнула себя по лбу: мол, дура я, дура.

Дмитрий между тем вернулся, сел и каким-то нарочито занудливым голосом заговорил:

— Простите меня, Елена Петровна. И не подумайте чего-нибудь такого… Я просто возмутился словами Ирины Павловны. Как она могла?..

— Что с тобой, Зотов? — распахнула глаза Ира. — С чего это вдруг на «вы»? Да я знаю тебя, как облупленного.

— Не смейте так разговаривать со мной! — вскричал Зотов.

— Хорошо-хорошо, — подняла ручки Ира. — Только успокойся.

— Я спокоен.

— Ага, вижу я, как ты спокоен. Готов меня проглотить. Смотри, Зотов, укусишь — скажу Константину Васильевичу. Он тебе лекцию прочтет, как это нехорошо — кусать безвинных женщин. Подумаешь, сболтнула. Ты на меня, Зотов, не обращай внимания. Мой язык меня раньше родился. Все люди сперва подумают, потом говорят, а я прежде скажу, потом подумаю. Ну и что?

Постепенно Зотов успокоился, тут пришел Валерий, и все сели ужинать. Но Елена не забыла, как растерялся Дмитрий при словах Иры. Она и прежде замечала, что тот смотрит на нее как-то особенно. Женщина — не женщина, если не чует, как к ней относится мужчина. И конечно же, Елена догадывалась, что Зотов к ней неравнодушен, но была уверена в его добропорядочности, ибо считала его воспитанным человеком. У нее даже в мыслях не было, что Зотов когда-нибудь заведет разговор о своих чувствах. Хотя бы потому, что не требовалось особой наблюдательности, чтобы увидеть, как она любит своего мужа.

— Вы знаете, какую теорию вывел мой Константин Васильевич? — спросила за ужином Ира. — Он пришел к выводу, что женщине вовсе не нужны украшения. Нет ничего дороже естественной красоты. А украшения — это обман. Вот что тебе природа дала, то пусть и будет.

— Глубокая мысль! — оценил Валерий.

— И возникла она у него, — продолжала Ира, — в ювелирном магазине.

— Очень интересно, — кивнул Валерий. — Я догадываюсь, что послужило толчком.

— Вот что мне нравится, Углов, так это то, что ты меня знаешь, как свои пять пальцев. Мы явно созданы друг для друга. И надо же было из какой-то северной глуши приехать этой Елене. Прости, конечно, подружка…

— Ты не договорила, Ирина, — напомнил Валерий.

— Да-да, милый. Так вот. В ювелирном я попросила своего пупсика купить мне вот это. — Она тронула рукой кулон у себя на шее. — Он битых два часа долдонил о том, как хорошо смотрится женщина без украшений. Потом спросил: ты поняла? Я отвечаю, что, мол, как не понять. Стояли на улице. Люди кругом. А вы же знаете, мой Константин Васильевич в городе довольно известный человек: по телевизору выступает, то и дело кланяется знакомым. Вижу: доволен, что легко отделался. А я думаю: никуда не денешься, купишь кулончик. И что я? — она окинула всех победным взглядом. Валерий даже есть перестал. — Я, милые мои, стала раздеваться. Прямо на улице. Как раз идут какие-то знакомые Константина Васильевича. Он глаза выпучил. «Что ты делаешь?» — шипит. Я говорю, что одежда — это тоже обман, что надо быть такой, какой тебя природа создала. Он меня, мой голубок знает: я бы пошла до конца. «Ладно, — говорит. — Идем в магазин». И вот — купил. Я ему: какой ты непринципиальный. Такую хорошую теорию развил, я поверила. А ты меня соблазнил украшением. Ты хоть понимаешь, рябчик мой, что к этому кулону нужно сиреневое платье?