Ирина Хохлова - Возвращение любви

Было долгое молчание. Только стучали колеса на стыках да качался вагон. Протяжно прогудел тепловоз, словно предупреждая далекую еще станцию, что он бежит, торопится и не надо беспокоиться, надо ждать.

Потом Валерий медленно поднялся. Он сидел, сцепив на коленях руки, и смотрел в пустоту. Елена не смела потревожить его. Вдруг он сполз на пол и, стоя на коленях, протянул к ней руку:

— Прости меня…

Елена бросилась к нему, схватила за руку.

— Ну, что ты? Что ты?

— Я ослеп от боли…

— Я понимаю, понимаю…

— Все равно, все равно… Не имел права… Говорил и презирал себя… Как я мог? Какой Зотов? Это же ты!

— Успокойся, — пыталась она поднять его. — Пожалуйста…

— Я ненавижу себя. Я никогда не прощу себе.

— Хорошо, хорошо, милый… Садись. Ты не допил чай.

Скрипнув зубами, Валерий поднялся и сел. Он не мог взглянуть на нее.

— Никогда, — с трудом проговорил он, — обещай мне… никогда не возвращаться к этой теме.

— Обещаю.

— Спасибо.

Он поднялся и вышел из купе. Елена осталась одна. Слезы навернулись на глазах, она ничуть не стыдилась их.

Его долго не было, а когда вошел, Елена беззаботно спросила:

— Аппетит нагулял?

— Догадалась, — улыбнулся он впервые за многие дни.

Они чувствовали себя снова, как прежде. И за ужином говорили без всякого напряжения.

— Гляди, какое озерцо! — восклицала она.

— А вон человек.

— Где? Где?

— Возле озера.

— Не вижу.

— Ну вот, вот! Руку поднял. Удилище видишь?

— Действительно. Что за чудак! Это же так далеко от станции.

— Смотри левей. Видишь палатку?

— Точно. Может, геологи?

— Туристы какие-нибудь. Аж сердце заныло, так захотелось порыбачить.

— Уж отведешь душу.

Словно сговорившись между собой, они беседовали о чем угодно, о разных пустяках, а больше делились впечатлениями от увиденного. Отношений своих не затрагивали.

Отроги Уральских гор поезд пересекал ночью. Лунный мир за окном был безлюден. Горы надвигались медленно и подступали к насыпи молчаливыми гигантами. Странно было видеть снег, который сидел шапками на вершинах и плоско лежал в распадках. Если бы не шум поезда и не покачивание вагона, можно было подумать, что за окном иные времена, когда горы вот так же высились, а людей еще не было.

Это колдовское ощущение Елене было знакомо: на охоте или на рыбалке она часто оставалась наедине с природой и каждый раз возникало это чувство вечности окружающего, и собственная незначительность вызывала жалость к себе.

Что до нас было и что будет после нас? Миллионы людей жили и умирали, исчезая без следа. Зачем они приходили? Зачем они были нужны?

И вдруг Елене стало ясно, зачем они приходили, зачем есть она и есть Валера. Костер любви на земле горит вечно, потому что все новые и новые поколения людей отдают ему свои сердца. Разве этого мало? Разве может быть бессмысленной жизнь, если ты в этой жизни любила? И чем сильнее любовь, тем прекраснее, тем удивительнее твоя жизнь. Только любовь будит в душе интерес ко всему миру и искусству, и знаниям. Все лучшие книги написаны и все великие открытия сделаны под влиянием любви и во имя любви.

— О чем ты задумалась? — спросил Валерий.

— Да так.

— У тебя было такое лицо…

— Какое же?

— Хорошее.

— Валерка, — погрозила она пальцем, — не подлизывайся. Я женщина слабая, беззащитная… — И сама же бросилась к нему, обняла, прошептала: — Занавески закрой.

— Почему? — прошептал он, обнимая.

— Горы смотрят…

Им было снова хорошо…

Потом усталая и умиротворенная Елена сидела у окна, за которым медленно плыли горы. Словно былинные богатыри шли друг за другом да так были тяжелы в доспехах своих, что земля не выдержала поступи и разверзлась, и остались на поверхности только потемневшие от времени шлемы, украшенные белым лебяжьим пухом.

— В детстве ты любил сказки? — спросила Елена.

— Я их не знал, — признался Валерий.

— То есть как?

— Не было бабки. Ни с отцовской, ни с материнской стороны. Обе погибли в войну. Детство мое прошло в Забайкалье, в одной из воинских частей. В доме было много книг, но почти все по отцовской специальности. Я научился читать по книге о материальной части танка. Представляешь? Но мне было интересно, я очень хотел знать, почему танк движется. Я своим детским умом воспринимал его живым — вот он молча стоит, но вдруг, почуяв врага, бросается с лязгом и грохотом вперед, страшный и неудержимый, извергая огонь, как Змей Горыныч.

— Как интересно!

— А ты?

— Я выросла, Валера, среди сказок, преданий, поверий.

Валерий продолжал:

— Иногда родители увозили меня на Смоленщину, на родину отца. Мы отдыхали в деревне. Я видел, как мальчишки играют в войну. Они звали меня, но я всегда отказывался. Смешно бегать с деревянным ружьем или стрелять из рогатки. Мне кажется, что я как поднялся на ноги, так стал стрелять из пистолета ТТ. Был один сверхсрочник, добрейший мужик. Мы с ним уходили в сопки, и он давал мне пистолет. К десяти годам я попадал в мишень без промаха. Потом подружился с одним сержантом. Он брал меня на стрельбы. Я прятался в башне танка. Никому и в голову не приходило искать. Отец с другими офицерами наблюдал за стрельбой с командного пункта. А я был в роли наводчика.

Воспоминания могли привести к мыслям об отставке, и Елена постаралась его отвлечь.

— Смотри, медведь! — показала она в окно.

— Да нет, камень, — определил Валерий. — Но похож на зверя.

— Очень.

Горы медленно уходили назад. Поезд опять катил по ровной тундре — каменистой, с чахлыми деревцами.

— Маленькой девочкой я заблудилась в лесу, — вспоминала Елена. — Я не рассказывала тебе об этом?

— Нет.

— Правда? Вот послушай. Лес у нас подступает к деревне. Собственно, мы жили в лесу. Чем-то я увлеклась и побрела в чащу. А назад дороги не найти. Помню, мне совершенно было не страшно. Испугались родители. Подняли всю деревню. Искали, искали и все впустую. Они уже решили, что я к реке пошла. А в пору дождей река становится такой бурной! Она же сбегает с Уральских гор. Ну, и решили, что я утонула. Двое суток совсем одна. Я, конечно, смутно помню, но не плакала, не пугалась. Казалось, иду домой. А на самом деле уходила вглубь тайги. Можешь себе представить эту глубь — от Оби до Енисея.

— Могу представить, — покачал головой Валерий.

— И вот я уснула. Улеглась под сосной на сухом мху и уснула. А проснулась на крыльце своего дома. Помню — было утро, светило солнце, воробьи дрались из-за просыпанного на землю овса. Я поднялась, постучала в окно. Выскочили родители. И сколько я потом не рассказывала, что кто-то принес меня, они не верили. Мол, сама пришла, да не помнишь, потому что находилась в таком состоянии. А ведь кто-то принес.