Елена Арсеньева - Любовь у подножия трона (новеллы)

Все дамы были в восторге – кроме императрицы, причем единственно потому, что она была обязана этим фаворитке.

Павлу Петровичу между тем не давало покоя слишком низкое официальное звание Анны Петровны. Ну что такое фрейлина! И он решил выдать ее замуж, чтобы назначить статс–дамой. Сначала на роль супруга был выбран молодой флигель–адъютант Александр Рибопьер, удивительный красавец, на которого томно поглядывали все дамы, в том числе и Анна Петровна. Однако замуж за Рибопьера она не захотела, и Александр отбыл в Вену, где получил роскошную синекуру. Но Павел не оставил своих матримониальных намерений. Анна подсказала, что ее некогда связывали нежные чувства с князем Павлом Гагариным… Немедленно молодой человек был вызван из Италии, где служил под началом Суворова. Его женили, облагодетельствовали, и он сделался соискателем должности вице–канцлера.

Впрочем, с молодой женой он увиделся, кажется, только при венчании. А потом она опять отъехала в дом, купленный ей Павлом и находившийся на набережной Невы. Строго говоря, это были три дома, соединенные вместе. Неподалеку располагалось жилище любовницы Кутайсова мадам Шевалье, поэтому господин и слуга частенько отправлялись на поиски любовных приключений за компанию. Две кареты, почти неотличимые одна от другой, обе ярко–красного «мальтийского» цвета, следовали из Зимнего дворца к заветным особнякам, причем часовым и полиции строго–настрого было запрещено обращать на них внимание. Павел, требовавший к своей персоне поистине азиатского почтения (например, всем лицам мужского пола предписывалось при прохождении мимо резиденций императора обнажать голову во всякую погоду, а при встрече с его экипажами опускаться на колени, хоть бы и в грязь; дамам же было велено непременно выскакивать из повозок и делать реверанс), порою любил прикинуться страусом: предполагалось, что если государь велит его не замечать, все незамедлительно становятся слепыми!

О мадам Шевалье стоит сказать особо.

Муж ее был директором труппы французского театра, блиставшей при дворе. Павел, своего рода актер, питал особую любовь к театральному миру. Господин Шевалье беспримерной наглостью превосходил самых нахальных людей. Со званием директора театра он соединял чин пехотного майора и носил мальтийский мундир. Его супруга, дочь какого‑то лионского ткача, возвысившаяся благодаря своей исключительной красоте и доступности до того, что в республиканских празднествах в 1792 году в Париже она выступала в роли богини Разума, обрела в России свое истинное призвание. Здесь Луиза Шевалье не столько изображала Федру или Ифигению, сколько ублажала Ивана Кутайсова. Этот бывший брадобрей был ныне шталмейстер и Андреевский кавалер. Разумеется, что ложи на выступления его протеже стоили до тысячи рублей.

Как‑то раз Луиза, желая сделать приятное фаворитке императора, надела красно–малиновое платье, исполняя роль Федры, которая ей вообще‑то весьма удавалась. На сей раз она произвела такое впечатление на Павла, что он стал навещать поочередно Анну Петровну и певицу. Само собой, что Кутайсов в эти дни к ней не являлся.

Внезапное возвеличение этой особы произвело при дворе фурор! Анна Лопухина была хотя бы хорошего происхождения. Но Луиза!..

Между прочим, императора частенько тянуло на «простую народную еду». Он не пропускал не только хорошеньких дам, но и хорошеньких горничных. К примеру, у Лопухиной была гувернантка мадам Губер, за которой Павел изрядно приволокнулся, после чего она стала зваться компаньонкой фаворитки.

Итак, Луиза Шевалье. Ее значение при дворе как‑то вдруг отчаянно возросло. И она им пользовалась с размахом!

Широко обсуждался такой случай.

Генеральша Кутузова, муж которой, Михаил Илларионович, некоторое время был послом при турецком дворе, получила в подарок из Стамбула четыре нити дорогих жемчугов. Но поскольку генерал стал нуждаться в протекциях, чтобы поддержать себя при дворе императора Павла, генеральша взялась искать этой протекции у мадам Шевалье, которая сделалась влиятельнейшей особой. На каком‑то музыкальном вечере госпожа Кутузова подарила два ряда этих жемчугов мадам певичке, а остальные две нити в ее присутствии отдала своим дочерям. Спустя несколько дней при дворе давали оперу «Панург». Мадам Шевалье, само собой, должна была там петь. И накануне представления она послала к Кутузовой с просьбой одолжить ей на этот вечер остальные жемчуга. Отказать не было никакой возможности: генеральша очень надеялась на протекцию француженки. Жемчуг был передан актрисе – но один вечер совершенно незаметно перелился во многие – в навсегда. Короче говоря, оперная принцесса начисто забыла вернуть драгоценности хозяйке, ну а генеральша, опасаясь повредить делам своего супруга (всем было известно, что Луиза мстительна!), не осмеливалась напомнить мадам Шевалье о «забытых» драгоценностях.

Настал 1801 год. Нелидова вернулась из Эстляндии и поселилась в Смольном, однако при дворе больше не появлялась. Павел о ней не вспоминал, всецело окунувшись в свои причуды. Россия все больше ужасалась им. Например, у императора вдруг возникла идея усыновить и сделать наследником принца Евгения Вюртембергского, отстранив от престола всех своих сыновей, затем развестись с Марией Федоровной и жениться на Анне Гагариной (она в это время была от императора беременна; кстати, одновременно с ней была беременна от того же господина камер–юнгфера, а попросту – горничная императрицы, госпожа Юрьева) или на мадам Шевалье. Император еще точно не решил, кто станет его новой супругой. То, что эти дамы были как бы замужем, Павла нисколько не останавливало. Для решения этих проблем у него был архиепископ Амвросий, который носил мальтийский крест (православный епископ!) и был готов по воле государя разводить, а потом венчать кого угодно и с кем угодно. И сколько угодно!

В глазах света Павел был способен абсолютно на все для удовлетворения своих страстей и причуд. Императора откровенно считали сумасшедшим. Он сеял вокруг себя страх, смятение и некое общее предчувствие пугающих, но желанных событий. Всюду звучало одно: «Это не может дольше продолжаться!» Сам Константин Павлович, его средний сын, как‑то сказал горько:

— Мой отец объявил войну здравому смыслу с твердым намерением никогда не заключать мир!

Вообще‑то вся царская семья всегда желала, чтобы Павла кто‑нибудь сверг. Даже преданный Павлу Растопчин цинично писал в это время: «Великий князь Александр ненавидит отца, великий князь Константин его боится; дочери, воспитанные матерью, смотрят на него с отвращением, и все это улыбается и желало бы видеть его обращенным во прах».