Хельга Нортон - Ключ к разгадке

Мэри дышала так, как дышит тонущий человек, когда уже начинает захлебываться, пульс почти не прослушивался, в широко открытых глазах была пустота. Даже неспециалисту сразу стало бы ясно, что случилось нечто серьезное.

Бабушки, которые, как и следовало ожидать, проигнорировали его совет и последовали за ним наверх, теперь стояли в дверях. Патрику не надо было даже оглядываться, чтобы понять, что его озабоченность передалась им, — причем, в утроенном размере, — и сейчас они пребывали на грани паники. Господи, еще не хватало, чтобы и они попадали в обморок!

— Миссис Дюбуа, — деловито сказал он, — в моей комнате есть телефон. Немедленно позвоните в больницу, в отделение неотложной помощи. Скажите, что мы везем пациента с признаками какого-то острого легочного заболевания. А ты, бабушка, нужна мне здесь. Мэри вся мокрая от пота. Протри ее губкой и надень на нее чистую ночную рубашку или халат, а я сейчас подгоню машину к главному входу.

Когда он вернулся, Мэри на минуту пришла в себя.

— Патрик, не… не оставляй меня!.. — успела прошептать она, и Патрик почувствовал, что на глаза его наворачиваются слезы.

— Ни в коем случае, — сказал он, убирая прядь волос с ее лица. — Не беспокойся ни о чем, дорогая.

В отделение неотложной помощи центральной больницы Нью-Виллидж они прибыли через полчаса. Персонал сделал все от них зависящее. Доктора и медсестры буквально облепили каталку с Мэри и повезли ее в палату интенсивной терапии. Патрику со старушками было предложено подождать в приемном покое.

Ему показалось, что прошла целая вечность, прежде чем главный врач отделения неотложной помощи Гарри Сэвидж, знавший Патрика понаслышке, позвал его в свой кабинет.

— Я не хотел ничего говорить при пожилых родственниках, — сказал он, качая головой, — но этот случай буквально поставил нас в тупик. Мы никак не можем прийти к единому мнению о диагнозе.

— Черт побери, приятель! — взорвался Патрик. — Что-то вы должны были решить!

Сэвидж протянул ему карту Мэри.

— Взгляните сами, доктор Мэйн. Мы проделали все обычные анализы и рентген грудной клетки. Пневмония исключена, но в легких у нее жидкость. Скорее всего, это какая-то вирусная инфекция.

— Но тогда надо срочно высаживать бактериальную культуру!

— Мы сделали это, доктор Мэйн. Но вы же сами знаете, что потребуется минимум неделя, прежде чем станут известны результаты.

Кому, как не Патрику, было знать это…

— Я могу увидеть ее?

— Конечно, — пожал плечами Сэвидж и махнул рукой в сторону палаты в конце коридора. — Она в сознании, но состояние по-прежнему тяжелое.

Хотя они и приподняли Мэри высоко на подушку, дыхание у нее все еще было затруднено, а хрипы в груди слышались так же отчетливо, как и тогда, когда он вез ее в больницу. Патрик присел на стул у кровати и взял ее за руку. Глаза Мэри тут же открылись, их глубокий карий цвет был мягким, как бархат.

— Ты пришел навестить меня, — выдохнула она, и чувствовалось, что каждое слово дается ей с трудом.

— Я же сказал, что не покину тебя, дорогая.

Она улыбнулась и слабо сжала его руку.

— Я знаю. Я знаю… все о тебе!

Так ли это? Имела ли она хоть малейшее представление о тех мыслях, что молниями проносились сейчас в его голове? О том страхе, который грыз его, заставляя сердце сжиматься от боли? О том чувстве вины и стыда, которое давило на него так сильно, что ему хотелось умереть?

Но он не успел ничего ответить: силы опять покинули Мэри, она закрыла глаза и откинулась на подушку. Теперь Патрику ничего не оставалось, как молча сидеть рядом с ней и встревоженными глазами следить за тем, как она продолжает одинокую борьбу со смертью…

Патрик не мог бы сказать, сколько времени он просидел так. Наконец каким-то краешком сознания он отметил, что там, за стенами палаты, начинается новый день, и внезапно вспомнил о бабушках. Неужели они все еще сидят в приемном покое, не сомкнув глаз и мучаясь неизвестностью? Надо было позаботиться о них, а кроме него это сделать было некому.

Как ни странно, Патрик нашел обеих старух более бодрыми, чем ожидал.

— Что ты делаешь для моей внучки? — сразу спросила его Шанталь, но резкость ушла из ее голоса, и он вдруг поймал себя на мысли, что видит перед собой очень старую и очень испуганную женщину.

— Все, что в моих силах, миссис Дюбуа, — ответил Патрик скорее по многолетней докторской привычке, стараясь не думать о том, что не делает ровным счетом ничего. — А вам я настоятельно рекомендую отправиться домой. Меньше всего мне сейчас нужно, чтобы вы обе тоже оказались на больничной койке.

День медленно тянулся, а все, что было в его силах, — это продолжать держать Мэри за руку. К вечеру ее состояние ухудшилось настолько, что все надежды были теперь только на аппарат искусственного дыхания.

Вокруг него сновали врачи и сестры, а Патрик чувствовал, как в нем растет ярость такой силы, что, казалось, его сейчас разорвет на куски. Он понял, что ему надо выбираться из этой палаты, — подальше от страха и отчаяния, застилавших его мозг. Необходимо что-то придумать, а здесь он этого сделать не мог.

— Я буду внизу, на случай, если что-нибудь изменится, — сказал он сестре.

Патрик понятия не имел, где он будет, и очень удивился, обнаружив себя в больничной часовне. Он не был верующим человеком. И вот оказался здесь, ища помощи и спасения.

В часовне не было ни души, да Патрик, наверное, никого и не заметил бы.

— Ну хорошо, — сказал он довольно громко, чувствуя, как гнев в нем усиливается. — Давай, покажи, на что Ты способен! Докажи, что Ты есть, и что Тебе не на все наплевать!

Ответом ему было молчание.

Тяжело опустившись на деревянную скамью с высокой спинкой, он долго смотрел на свечи, мерцавшие на покрытом белой скатертью столе, пока не понял, что ореол вокруг пламени свечей возникает оттого, что слезы застилают ему глаза. Слезы гнева, слезы бессилия… Потому что опять кто-то умирал на его глазах, и опять он был не в состоянии помешать этому!

Впрочем, сейчас все было по-другому. Патрик знал, что, если он потеряет Мэри, перед ним уже не будет никакого дальнейшего пути.

«Я должен опять найти себя», — сказал он ей в ту ночь, когда она заставила его впервые посмотреть на себя со стороны. А ему надо было сказать: «Ты вернула мне самого себя, Мэри. Я вновь обрел чувство сопричастности к чему-то еще, кроме чашки Петри. Будущее существует для меня опять, и все это благодаря тебе».

Но он был слишком горд, слишком упрям, слишком глуп! Теперь наступала расплата. Мэри вся была жизнь и энергия, свет и солнце! Она заставила его снова желать чего-то, заставила его надеяться… А он даже не нашел в себе смелости сказать ей, что любит ее! Сейчас было слишком поздно: Мэри не услышит его, теперь ее может спасти только чудо.