Юлия Шолох - Жених (СИ)

— Как зачем? Я собираюсь тебе кое-что подарить. — Несмотря на бодрый голос глаза его не улыбались. — Собираюсь подарить тебе самое ценное.

Я обернулась, забыв, что переглядываться проще через стекло. Но что он сказал?

— Что?!

— Имею право. Ты сама объявила условие — только самое ценное. Так вот, я хочу тебе подарить самое дорогое, что у меня есть. С недавних пор. Последние три года.

В руке Даск держал потёртый, потрёпанный красный лист бумаги, сложенный пополам в виде книжки. На обложке криво были написаны буквы.

— Что это?

Знакомая вещица трепетала в памяти, желая взлететь, как бабочка, но никак. Алый лист бумаги, согнутый маленькими руками и упрямо не желающие выводиться буквы, написанные простым карандашом.

— Держи.

Он почти впихнул мне в руки эту странную бумагу.

— Много лет назад, когда мне было… лет десять, думаю, наступил Новый год и в парадном зале нарядили огромную ёлку. Тем утром я бежал к ней, чтобы найти подарки, которые наверняка передали нам родители. Я сбежал от слуги, который желал завязать на моей шее красивый платок и почистить платье, бежал по коридору, когда услышал это… плач.

В горле пересохло, когда бабочка взмахнула крыльями и раскрыла их перед полётом.

— Она сидела и рыдала, — продолжал Даск. — Прямо на холодном полу. И бесконечно всхлипывала, потому что опять осталась одна. Её родители были совсем бестолковыми и снова уехали куда-то, и если бы не я с сестрой, она жила бы в своем огромном замке в полном одиночестве. Тогда она не была ещё взрослой и сильной, поэтому рыдала, ничуть не стесняясь. А мне тогда еще не виделись в её светлых глазах райские врата, поэтому все, чего мне хотелось — это быстрее успокоить малявку, да получить, наконец, свои законные подарки. А потом наесться сладостей от пуза.

Я боялась открыть вложенный в руку лист.

— Как только я её не успокаивал! Пришлось, в конце концов, наобещать гору всего. Но малявка была очень упряма, и ей всё было мало и мало. Она утверждала, что её все рано или поздно бросают. Что я тоже её однажды брошу. Пришлось мне идти на крайние меры — я сквозь зубы пообещал никогда её не бросать.

— И нарушил своё слово? — прошептала я.

— Немножко. Не очень сильно. Малявка-то была хитрой и не обошлась одним обещанием. Она заставила меня подписать это… Этот лист, который у тебя в руках. Там она собственноручно, черным по белому заявила, что когда мы достаточно вырастем, я буду вынужден жениться на ней и никогда больше не оставлять одну. Я подписал, чтобы отцепилась, но так случилось — начисто об этом забыл.

Пальцы развернули листок — действительно, там кривыми буквами виднелась надпись: «Подписавший сие принц Даск обязуется жениться на прекрасной, великолепной принцессе Мариетте и пусть его искусают пчёлы, если он посмеет нарушить своё обещание»!

— Как мило…

Всё, что было в детстве, только мне и осталось.

— Я нашел этот лист в вещах гораздо позже, уже после нашей ссоры. После отъезда. Теперь ты понимаешь, что я никак не мог участвовать в глупом соревновании на право получить твою руку? Я, видишь ли, некоторым образом уже женат, данная грамота это подтверждает. И ты, между прочим, некоторым образом замужем, за мной. И никого другого выбрать не можешь.

Он задрал подбородок, снисходительно смотря сверху вниз.

— Что? — с большим трудом удалось выговорить мне.

— Я говорю, что ты не можешь выбирать жениха! Ты его уже выбрала. Много-много лет назад.

— Ты же не серьёзно? — качала я головой. Не знаю даже, какой вариант выбрать. Это дурная, глупая шутка с его стороны? Или он действительно это сделал — действительно соврал, что женат и заставил меня пережить столько жутких ночей, полных отчаяния?

— Я совершено серьёзно.

Я взяла себя в руки и откашлялась, стуча сжатым кулаком по груди.

— Хочешь сказать, что сознательно мне врал… что женат?

— Фактически я говорил правду, о чём свидетельствует переданное тебе доказательство. Ну, пусть и скрывал некоторые маловажные подробности.

— Маловажные? Ты прекрасно понимаешь, о чём я! Не увиливай!

Вот, голос прорезался.

— Осторожно, не помни раритет. — Даск кивнул на листок, который я почти смяла в руке. — Напоминаю — это самое дорогое, что у меня есть.

— Правда? — почему-то захотелось судорожно расправить хрупкий листок, заложить между страницами любимой книги и сохранить навсегда.

— Да. Много времени у меня не было ничего твоего, кроме этого письма. Мы глупцы, верно? Что не разобрались сразу. Но теперь, когда тянуть некуда — не могу же я в самом деле допустить, чтобы ты вышла замуж за другого? — можно раскрывать карты. Леди Колетт пригласила меня и дала возможность увидеть, что произойдёт, если я и дальше буду тянуть резину. Ты выйдешь замуж за кого-то другого. Нет, этот вариант меня категорически не устраивает, как бы я не злился, замуж ты должна выйти только за меня.

— И ты… И ты столько времени врал?

— Умалчивал во имя нашего общего блага!

— Подожди… Но как натурально у тебя вышло, тогда, в первый день. Я сразу поверила.

Он сморщил нос.

— Между прочим, это произошло не специально. Просто сорвалось с языка, и я потом уже понял, что всё сделал правильно.

— Сделал правильно?! Столько меня мучил?

— Ну да. Ты бы себя видела в момент, когда подлетела. Это ужас просто — глаза так и горели торжеством. Ты бы меня затоптала на месте, раздавила бы мою гордость и вытерла бы об моё разбитое сердце ноги. Ты жаждала мести — у тебя на лице это было написано. Если бы я тебя не осадил, мы бы переругались и снова расстались, уже навсегда.

— Правда…

Признание далось мне нелегко. Сложно смириться с тем, что вынудила своим поведением его врать. Он, конечно, тоже неправ, но я бы его уничтожила, если бы не та короткая фраза о женитьбе. Не дала бы шанса помириться.

Кстати!

— Ты сказал, леди Колетт пригласила? Значит, ты знал, куда ехал? Ты ехал на смотр женихов!

— Да не знал я, что это за приглашение! Оно звучало просто: «Её высочество Мариетта приглашает вас посетить свой замок и побывать на званом вечере».

Вот старая карга! — подумала я. — Обхитрила обоих.

— А к моменту, когда ты подошла — глаза горят от предвкушения, я уже знал, конечно, ради чего тут все эти гости. Но ещё я знал — стоит дать слабину, ты меня с потрохами сожрешь. Будешь потом жалеть, конечно, но остановиться не сможешь. Вот и сказал, как вышло. Прости.

Он осторожно взял меня за руку, которой я продолжала сжимать листок, и погладил пальцами по тыльной стороне ладони.

— Ты простишь меня?

И заглянул в глаза своим фирменным взглядом «умоляю, умоляю, прости!», от которого в детстве сердца кухарок таяли, и вместо того, чтобы выдрать его за воровство сладкого за уши, они, наоборот, давали ему ещё больше конфет, ведь как не пожалеть бедняжку. Странно, почему этот взгляд хоть и перестал быть детским, но действовал так же безотказно. По крайней мере, на меня.