Анна Климова - Не покидай меня

— Я напьюсь, — пообещала Ира.

— Верю, — кивнула Таисия.

…В тот же вечер Ира встретилась с Андреем в их любимом кафе. Заказали коньяк и легкий ужин. Она помнила, что в зале совсем никого не было. Только он, она и цветы. Много цветов, от аромата которых у нее кружилась голова. Бесшумный и почти бестелесный официант менял блюда, к которым они почти не притрагивались.

Он сказал ей, что хочет уехать в Нижний Новгород по делам своей строительной фирмы.

Вспышка за окном снова заставила ее вздрогнуть. Лицо Андрея осветилось так резко, так жестоко, что ей он показался другим человеком. Всего на мгновение. И она испугалась, даже несмотря на то, что он успокаивающе накрыл своей сильной теплой ладонью ее мерзнущую кисть. Андрей всегда казался ей прирученным зверем — красивым и неуловимо опасным. Но не для нее, а для окружающих.

— Наверное, надо начать жить сначала, — сказал он.

— Надолго в Нижний? — спросила она, найдя в себе силы улыбнуться ему.

— Скажем так, квартиру я там уже арендовал.

— Понятно.

— Что тебе понятно?

— Как во сне… — проговорила тихо. — Который не обманет. Потому что во сне все — правда. Даже то, что ложь.

— Хочешь — поедем? Вместе. А?

— Езжай, Андрей.

— А ты?

— В моей жизни слишком много штор, которых я не люблю, но от которых никуда не деться…

При каждой встрече он говорил о том, что надо жить вместе, но она рассеянно улыбалась и уводила разговор на другие темы. Она чувствовала горькую необходимость сказать этому мужчине «нет».

Им пришлось приспосабливаться к себе новым. Он стал решительнее, напористее, словно у него открылось второе дыхание во время длительного заплыва, — так он и двигался — рывками, преодолевая сопротивление судьбы. Она стала менее осторожной, более чувственной и мягкой, словно река после разлива. И возвращались теперь в «свое» кафе не из опасения, а из обоюдной потребности длить память о первой встрече.

О том, чтобы жить вместе, он говорил все реже. И она была этому рада.

Они попрощались у входа в кафе. Он вызвал такси по ее просьбе. Поначалу все было как обычно — и легкое сожаление от расставания, и подспудная наивная чистая радость от того, что снова будет «здравствуй».

Но она оглянулась…

Он стоял на обочине — светлый, теплый, добрый. Ее и не ее.

Он смотрел вслед уезжавшему такси, а конец его шарфа трепал ветер.

Она всегда умела сдерживаться и не плакала на людях. А тут заплакала, прикусив зубами свою кожаную перчатку. Звуки исчезли. Огни и краски расплылись. Она впервые жалела себя, и эта жалость, рвавшаяся изнутри, топила все мысли.

Таксист, заметивший ее состояние в зеркальцо заднего обзора, нахмурился и обернулся, что-то спросив. Но она, не расслышав его, задергала ручку дверцы.

— Эй! Эй! Осторожно! — как-то высоко крикнул водитель и бросил машину к обочине.

Она упала в снег, поднялась и побежала по снежному месиву обратно к фигуре, стоявшей у обочины. Сверкающие машины обдавали ее холодным воздухом и сигналами. А она все бежала, увязая в своем отчаянии, как бывает во сне, когда не можешь догнать что-то или убежать от чего-то…

В какой-то момент она вдруг снова начала падать, но почувствовала сильные руки, подхватившие ее.

— Ну что ты, дурочка? — услышала она его теплый голос.

Она ничего не могла объяснить, не желая отпускать его от себя, и в то же время ненавидела себя за это…

Римма поймала его в столовой, протиснувшись к нему у салатов без очереди.

— Ты дал деньги на РосПил? — запыхавшись, спросила она, вталкивая свой подносик рядом с его.

— Кому? Куда?

— Ребятам, которые в Интернете выводят чиновников на чистую воду. У нас инициативные люди собирают. Я им пятьсот рублей отдала. В знак солидарности и поддержки.

— Они у тебя лишние?

— Деньги лишними не бывают, но должна же я проявить гражданскую позицию, — Римма схватила сразу три разных салата.

Леня ощутил зудящее чувство дежавю, словно он уже где-то что-то такое слышал. Потом вспомнил фильм Дуни Смирновой «Ко-ко-ко», который смотрел недавно. Только там собирали подписи в поддержку Ходорковского. Кажется, разговор в одной сцене герои вели тоже в столовке.

— А эти страшные чиновники тебя лично чем-то обидели в жизни? — поинтересовался он, отдавая кассирше деньги.

— Обиды здесь ни при чем. Просто хочется умереть с чистой совестью.

Римма говорила с таким серьезным лицом, что Лене расхотелось смеяться.

— Надеюсь, ты не собираешься умирать сейчас?

— Нет. Мне хочется узнать, чем все это кончится.

Леня все же не смог удержаться от улыбки, когда усаживался за стол.

— Ты так уверена, что это когда-нибудь кончится?

— Заботин, ты всегда был закомплексованным пессимистом, — ковыряя салаты, морщилась Римма. — Но я привыкла. В тебе есть что-то милое, беспомощное и декадентское.

— Вот уж не думал о себе как о декаденте, — пробормотал Леня, выхлебывая вкусный бульон из вермишелевого супа.

— Ты — осколок прежнего воспитания, Ленчик. Методичного моралите, в высшей степени непрактичного сейчас. И мне это в тебе нравится. Сейчас таких уже не осталось. Нынче правят балом все больше такие, как корреспонденточка из «Нового времени»… как бишь ее…

— А что с ней не так?

— Ты как с Луны упавший. Целая история! — Душечкина придвинулась ближе и, не замечая, накрыла грудью недоеденный салат. — Одна женщина, которая усыновила много детей, жаловалась Путину на непростую жизнь. А корреспондентка в «Твиттере» тут же написала, цитирую: «Выступает какая-то идиотка с тридцатью шестью приемными детьми, кавычки, что само по себе уродство. Рыдает перед ВВП, что у нее денег мало. Ну не усыновляла бы». А потом, когда вся блогосфера поднялась клеймить эту дуру, начала оправдываться: «Упс, не сообразила, сори». Как тебе?

— Чему ты удивляешься? — пожал плечами Леня. — «Твиттер» ваш — отличное зеркало, где криводушные люди отражают свои мысли, не вмешивая в этот процесс мозг. Прекрасный способ узнать, кто есть кто на самом деле. Такое у нас новое поколение циничных, бездушных, «креативных», скорых на ярлыки и выводы деток. Самодовольная, беззастенчивая наглость их не знает ни меры, ни укорота, ни внутренней самоцензуры. Разболтанное племя, видеть и слышать которое — больно и грустно. Я лично уже давно не удивляюсь. И не хочу… У меня на экзамене сегодня почти все списывали. Никого не выгнал. Знаешь, почему?

— Ты добрый.

— Они уже не умеют жить по-другому. А у меня нет сил ломать их удобную жизнь.

Римма пристально вглядывалась в его глаза, словно о чем-то хотела спросить.

— Иногда ты мне кажешься просто святым, — произнесла она, вытаскивая из-под груди розетку с салатом.