Анна Климова - Не покидай меня

Виктор, ухватив пригоршню снега, приложил его к правому глазу. Леня сплюнул красную слюну на грязный снег и утерся рукавом, тяжело и надсадно дыша. По всему было видно, что в любой момент он может снова броситься в атаку. Таким Виктор его ни разу не видел. За неполные двое суток он совершенно изменился…

— Отец, что здесь происходит? — спросил Леня. — Куда ты с ним едешь?

— Ленечка, я тебе сейчас не могу сказать. Может быть, после, — пролепетал Олег Иванович, забираясь в машину. — Я приеду через пару дней.

— Лечись, Ленечка, — все еще прикрывая глаз комком снега, с презрением проговорил Виктор, усаживаясь за руль. — Нервишки у тебя ни к черту.

Как же он ненавидел эту глупую семейку! Он никого из них не хотел видеть. И даже не подозревал, как скоро его желание сбудется…

Самочувствие ее улучшалось, но голова все еще болела, а неожиданные головокружения иногда заставляли Иру либо останавливаться у стены, либо присаживаться на что-нибудь, когда чувствовала, что вот-вот упадет.

Ночи были самыми тягостными. Ира все время пыталась вспомнить то, что спряталось в прошлом. Врач говорил, что память вернется. Должна вернуться. Если, конечно, она сама этого захочет. Ира хотела.

— А я бы сама хотела забыть, что у меня было, — говорила вторая соседка по палате по имени Галина, которая после попытки отравиться таблетками от давления задержалась в больнице, ожидая перевода в психиатрическую. Галина постоянно носила с собой зеркальце, в котором с болезненным вниманием осматривала свои зубы.

— Да, хотела бы, — повторила она, щерясь в зеркальце. — Жизнь у меня была дрянь. Правду говорю.

Галочка много лет назад подавала кое-какие надежды в балете. Не то чтобы от нее ожидали чего-то такого сверхграндиозного, но она была послушна, упорна и имела характер, который при должных усилиях можно было направить в нужное русло.

На последнем курсе балетного училища Галка вдруг оказалась замужем за военным и как-то уж очень скоро беременна. События эти последовали почти сразу одно за другим, что привело отца Галины в неописуемое изумление и волнение, от которых он скоропостижно скончался. Галка устремилась вслед за мужем куда-то на Крайний Север — крутить фуэте отяжелевшими и уставшими ногами в каком-то Доме офицеров.

Галка развелась там и вышла замуж снова, оставив сына на руках бывшего мужа где-то «во глубине сибирских руд». Новый муж увлек Галку в Германию. Он проходил службу в Западной группе советских войск в солидной должности. Так как Галка не умела и не знала ничего, кроме балета, то принялась интриговать, чтобы войти в штат тамошней советской труппы, кормившей лучшим в мире балетом советских воинов и немецких товарищей во время великих праздников и праздников поскромнее. Надо отдать ей должное, Галкин характер и упорство помогли ей. Скоро она вернула себе даже прежнюю форму, позволившую ей выступать в первом составе тех фееричных созданий, чей слоновий топот в «Лебедином озере» всегда до невозможности веселил бойцов на галерке.

Получали артисты вдали от Родины неплохо, жизнь складывалась веселая, в некотором смысле даже богемная. И Галка уже подбиралась к ведущим ролям, но однажды все рухнуло…

На одном из спектаклей, когда в зале присутствовали высокие гости из Москвы и Берлина, с Галей случилась неприятность. Конфуз даже. В этот вечер она решила выложиться по полной и так стремительно вертела фуэте, что советские вставные зубы покинули ее по-балетному улыбающийся рот и со свищом улетели в зал. Одну Галкину челюсть, сработанную в далеком сибирском госпитале, поднял московский генерал. Вторая попала прямо в лоб генералу немецкому.

Ее с мужем подполковником выперли в Союз в течение суток. После такой катастрофы в их семье ни дня не обходилось без скандала. Галка запила, пошла путаться с кем попало в части, где муж продолжил службу.

О балете пришлось забыть навсегда. Сначала устроилась в клуб заведующей, потом библиотекаршей, а потом и вовсе уборщицей. К этому времени Галка снова развелась. И после того, как бывшая балерина все растеряла в своих загадочных странствиях по воинским частям, вернулась к матери.

А потом у нее что-то случилось с головой. Какая-то мания снова потерять зубы овладела ее сознанием. Иногда это приводило Галину в состояние ненависти к себе. Галину в очередной раз откачивали в Клинической больнице скорой помощи после таблеток, удушений и членовредительства, а потом отправляли в знакомую ей психушку «на реабилитацию». Хотя было совершенно очевидно, что Галина не успокоится.

Галина пугала Иру своей решимостью избавиться от самой себя. Совершенная уверенность Галины в том, что жизнь лишь смеется над людьми, привлекала Иру своей первобытной дикостью и чистотой. Только добрая Руфия помогала разрушить эту страшную привлекательность.

— Ты ее, дорогая, не слушай. Женщина не о себе должна думать. Не для этого ее Аллах создал. Она для детей живет, для мужа, для дома. В ней, милая, корень всего на свете Божьем. Что ж будет, если она корень этот своими руками подрубит? Рухнет все. Ничего не останется. Грех это страшный. Галина так говорит, потому что много о себе думает. Она о ребенке своем забыла. Вот в голове у нее шайтан путает все мысли.

— Это у тебя в голове шайтан! — отмахивалась Галина. — Ты в мою жизнь не лезь. Она грязных рук не любит. Я человек творческий. Мне многое позволено.

Галину наведывала мать — сухонькая, беленькая интеллигентная старушка Анна Кирилловна, у которой суицидница нынче жила. Анна Кирилловна и Руфия явно сразу нашли общий язык и вместе «воспитывали» упрямую Галину. Та огрызалась или ругалась на мать, совершенно не выбирая выражений.

Житейской мудрости у Руфии оказалось достаточно, чтобы мигом все понять и про дочь Галю, и про саму Анну Кирилловну. И разобрав несчастье обеих, принялась со все той же ласковой бесцеремонностью южной женщины «наводить порядок» в их жизни.

— Послушай, что скажу, дочка… Не ты на мать такими словами говоришь, а шайтан в тебе! Грязью твой рот залепил, вот ты грязь и выплевываешь! Слышишь?

— Ты вообще кто такая тут? Кто она такая, а? Что, нашла себе ведьму в подруги? — снова злобилась Галина на Анну Кирилловну. — Отравить меня обе хотите? Фиг вам, дуры старые! Я вас обеих переживу! И на могилках станцую… па-дэ-дэ!

Анна Кирилловна стойко переносила поношения дочери, но иногда срывалась, и тогда поднимался такой гвалт и тарарам, что приходилось вмешиваться медсестрам.

Руфия металась между одной и второй, пытаясь если не примирить, то хотя бы успокоить и развести в разные стороны. В этом она обнаружила удивительное мастерство и силу. Вскоре третейство Руфии оказалось для матери и дочери так привычно, что даже говорить друг с другом стали только в ее присутствии.