Ольга Шумяцкая - Теткины детки

Татьяна встала.

— Извини, — сказала она. — Извини, что отвлекаю по пустякам от больших дел… — Она помолчала. — В маленькой комнатке.

Арик прикрыл глаза, а когда открыл их снова, вместо глаз у него были неподвижные каменные слепки, и Татьяна подумала, что он похож на гипсовую болванку, которую скульптор еще не наделил подобием жизни. Он схватил ее за запястье и сжал так, что Татьяна застонала.

— Я вам нужен, когда… нужен, — шепотом сказал он, с силой выталкивая слова из узкого рта. — А когда не был нужен? Ты помнишь, как меня футболили? Как пинали с кухни на кухню? Сегодня у Изеньки котлетку дадут, завтра у Мусеньки супчика нальют, послезавтра тетки кусок пирога отрежут. А по выходным можно рубль в карман сунуть! Ну как же! Бедный родственник! Из Мариуполя! Он все стерпит! Это ваши Мишеньки и Ленечки при мамочках жили! В собственных постелях спали. А бедному родственнику можно и матрас на пол кинуть, ему же все равно, в общежитии еще хуже! А теперь бедный родственник стал богатым и сразу всем понадобился. Так не бывает, девочка моя!

— Да они тебя… они тебя с рук на руки передавали! — сказала Татьяна, выдернув руку из цепких Ариковых пальцев. — Они тебя на этих руках держали, чтобы ты не упал! А ты — футболили! Болван!

— А меня не надо передавать! Я не фамильная драгоценность!

— Вот именно. — Она потерла запястье, повернулась и пошла к двери, согнувшись под тяжестью его каменного взгляда.

Деньги на ремонт дали Шуры-Муры. Под Новый год Ляля попыталась вернуть часть денег, но тетка Шура решительно отодвинула ее руку:

— Брось, милая. Потом отдашь.

Новый год встречали на обновленной даче. Все вместе. По молчаливому уговору никто про денежную эпопею не вспоминал, и совместная жизнь протекала так же, как прежде. Когда Татьяна сообщила Ляле про Арика, Ляля только пожала плечами:

— Хорошо, что мальчикам не сказали.

Больше они эту тему не обсуждали. Если бы Татьяну спросили, удивляет ли ее такое всепрощение Леонида и Ляли, она бы сказала: «Да. Удивляет». Это всепрощение в ее глазах граничило с всеядностью. Но никто Татьяну об этом не спрашивал, и она удивлялась сама по себе. Потом, через несколько лет, ей преподали еще один урок всепрощения и объяснили, откуда оно берется.

Так вот, Новый год. На маленькую яблоньку повесили вырезанные Лялей из цветной бумаги игрушки. Водили хороводы. Жарили утку. Арик привез банку черной икры. Витенька — пластинки французских шансонье. Татьяна надела новое платье в пол с крупными фиолетовыми цветами. Правда, зимних сапог у нее не было, последние две зимы ходила в осенних туфлях на микропорке, а длинное платье — пожалуйста. Сама шила.

После Лялиных пирогов и шампанского, с большой помпой выставленного на стол и открытого Ариком — «Настоящее! Французское! «Березка», друзья мои, это вам не винный на углу. Пейте, пейте, красивую жизнь надо пробовать на вкус! Пользуйтесь, пока я жив!», — после того, как половина шампанского была выпита, а половина благополучно вылита на новое Татьянино платье, побежали в сад.

— В снежки?

— В снежки!

Снежок летит Татьяне в лицо. Мокрый вязкий снег забивается в рот, не дает дышать. Она чувствует на зубах хруст, глотает ледяную слякоть, кашляет, машет руками, пытается вздохнуть, падает навзничь в сугроб и лежит на спине, глядя в сумрачное беззвездное небо. Снег пробирается под воротник, щекочет шею. Татьяна закрывает глаза. Кто-то наваливается сверху, хватает ее за запястья и вдавливает их в сугроб. Она слышит шумное дыхание. Кто-то дышит так жарко, что снег на ее лице мгновенно тает и тоненькой струйкой начинает стекать по подбородку. Татьяна открывает глаза и видит бешеный взгляд Арика. Нос его заострился. Узкий рот сполз куда-то в сторону.

— Пусти! — тихо говорит она и пытается высвободить руки. Но Арик держит цепко.

— Не пущу! — Он скалит зубы, и ей кажется, что сейчас он начнет кусаться.

Она вспоминает, как много лет назад он поймал ее — вот здесь, рядом, у малинника — и ласково сказал: «Попалась, глазастая?» Как ухватился за ее плечо и наклонился к самому лицу. И как она испугалась, а потом подумала: «Сатир!» — и стукнула его по лысине эмалированной кружечкой. И как в кустах мелькало коричневое форменное платьишко Рины. Вспоминает и смеется. «Что это я все время от него вырываюсь!» — думает она и говорит:

— Мне холодно!

— А мне жарко! — зло отвечает он.

Его лицо все ближе и ближе. Вдруг он отпускает ее руки, резко вскакивает и, не оборачиваясь, большими шагами уходит в дом.

— Что с Ариком? — кричит пробегающая мимо Ляля.

— Замерз. Греться пошел.

Потом сидели у печки, допивали шампанское, слушали французских шансонье.

— Вот здесь! Вот здесь! — кудахтал Витенька. — Здесь такой переход на скрипочки! Вы слышите? Нет, слышите?. А эту тему? Как тонко, как поэтично! Вы слышите, как печаль переплетается с надеждой? Падает снег… — И Витенька начал напевать фальшивым слабеньким тенорком.

— Вить, дай послушать! — лениво сказал Леонид.

Татьяна сидела на тахте, обхватив колени руками, и думала, как бы так устроиться, чтобы все уехали, а они остались. Невозможное дело.

Разъезжались рано. Арику с Риной надо было забрать Аркашеньку от теток. Татьяне с Леонидом — освободить мать от Катьки и ее подростковой компании. Арик распахнул дверцу новенькой «Волги» — об этой «Волге» говорили добрых полночи, вернее, не говорили, а как бы проговаривались, намекали: «Ты где машину поставил, Арик?» — «У калитки, Риночка». — «Где, не вижу! Тань, ты не посмотришь? Ну как?» — «Что — как?» — «Как стоит?» — «Так вы ж ее вместе ставили! Ты что, не помнишь?» — «Ах, такая незадача, никак не можем купить подвески!» — «Подвески королевы?» — «Очень смешно! Конечно, для вас это не проблема!» Итак, Арик распахнул дверцу, галантно раскланялся, мол, экипаж подан. Но Татьяна замотала головой, потянула Леонида за рукав — спасибо, мы сами, мы на электричку, не так уж далеко, подумаешь, два часа от двери до двери. Арик пожал плечами, сел за руль и уехал. Татьяна с Леонидом побежали на станцию. Туфли на микропорке нахлебались мокрого снега, чавкали, пытались свалиться с ноги. Татьяна придерживала их скрюченными пальцами. Когда входили в электричку, одна туфля соскользнула с ноги и провалилась в щель между перроном и тамбуром. Татьяна заскочила в вагон, бросилась на ближайшее место, поджала под себя босую ногу и замерла.

— А это что такое? — спросил Леонид, показывая на поджатую ногу.

Татьяна застенчиво высунула кончик большого пальца. Леонид сдернул ее с сиденья, схватил на руки и выпрыгнул на скользкий перрон. Туфля валялась на путях целая и невредимая. Леонид усадил Татьяну на скамейку, нашел какую-то палку и выудил туфлю. И они побрели обратно на дачу, отогреваться.