Ольга Шумяцкая - Теткины детки

Татьяна неуверенно улыбнулась, не понимая, надо ли смеяться над этими странными словами или следует все же спросить, что это за штука такая — «двоюродный муж». А Ляля между тем продолжала:

— И целыми днями: «Ляля-Ляля! Ляля-Ляля!» Хоть бы что-нибудь новенькое придумали!

— А вас разве не Лялей зовут? — спросила Татьяна.

— Лялей меня зовут. Но представляешь, как надоедает! Сказали бы, к примеру: «Давай, Катя; тащи чай!»

— Давай, Катя, тащи чай! — сказал Миша, и Татьяна поняла, что пропала.

Она обернулась, как бы прося помощи у Леонида, но Леонида поблизости не оказалось. Тут-то и наткнулась взглядом на многострадальный «многоуважаемый шкав».

Она сидела в углу, склонившись над тетрадным листочком, ломая карандашный грифель о подлое слово «шкав» и глотая обидные слезы, когда дверь тихонько отворилась и в комнату скользнула тень не тень, фигура не фигура, так, мазок серой краски в пространстве. Марья Семеновна поднялась и пошла навстречу тени, протягивая руки.

— А вот и Риночка! — пропела она. Голос ее был сладок и чуть-чуть напряжен. — Проходи, Риночка, садись. Сейчас чай пить будем. Ляля!

— Катя! — тут же отозвалась Ляля.

Но Марья Семеновна посмотрела строго, и Ляля помчалась на кухню.

Чай пили с огромным бисквитным тортом, украшенным ядовито-красными розами. Леонид подцепил самую большую розу и плюхнул Татьяне на тарелку. «Мишку за этим тортом к меховщику гоняли!» — шепнул он, и она снова — в который раз за этот вечер! — поразилась. Какой меховщик? Что за меховщик? Почему к меховщику надо бегать за тортом?

Ляля болтала ложечкой в стакане, бросая на Татьяну быстрые лукавые взгляды. Миша тоже болтал ложечкой, но глядел не на Татьяну, а на Лялю. Он всегда на нее глядел и как бы примеривался — к ее настроению, словам, улыбкам, взглядам. Уловив в ее лице что-то, одному ему понятное, облегченно вздохнул и засмеялся. Ляля потянулась за сахарницей, но он перехватил ее руку и быстро поцеловал в ложбинку между большим и указательным пальцами. И это тоже поразило Татьяну. Она не знала, что можно вот так просто, за чайным столом, на глазах у всех поцеловать жене руку, а потом долго держать, поглаживая пальцем нежную впадинку, где линия то ли любви, то ли жизни делит ладонь пополам.

Марья Семеновна сидела чуть поодаль — в торце, рядом с Риной, низко склонившейся над вазочкой с вареньем. Ела Рина странно. Не ложку несла ко рту, а лицо к ложке, высоко подняв острые плечики, а голову — наоборот — опуская все ниже и ниже. Взгляд ее из-под плотных подушечек век, заслоняющих глаза, был косой и настороженный. Не то чтобы оценивающий, скорее недоверчивый и выжидательный. Недобрый взгляд. «Может, она в Леонида влюблена?» — подумала Татьяна, и мысль эта потом долго мучила ее. Марья Семеновна подкладывала Рине варенье и приговаривала:

— Ешь, Риночка, ешь. Еще бери, не стесняйся. Тортик бери. Дома-то, наверное, тортик не часто ешь.

Рина краснела, еще больше горбилась, но кивала и тортик брала. На Татьяну Марья Семеновна почти не смотрела. Поначалу сунулась было с расспросами: где, мол, училась, а мама у нас кто, а на какой фабрике. Но Леонид сделал какое-то неуловимое движение, и Марья Семеновна осеклась, замахала руками — все-все-все! удаляюсь! и слова больше не скажу! даже не просите! И села с краю. И обернулась к Рине. И теперь задавала свои вопросы ей, а та жужжала что-то в ответ. «Жужжала» — это Татьяна потом придумала.

«Пошла жужжать!» — усмехалась она, когда Рина начинала играть в Золушку, угнетенную невинность.

Рина действительно говорила тихо и как бы нехотя, с трудом проталкивая слова сквозь плотно сжатые узкие губы. Скажет слово — и молчит. Платьишко на ней было унылое, школьное, с заплатками на локтях, а девочка уже вполне взрослая — не школьница, студентка, наверное. Это Татьяна сразу заметила. Еще заметила породу — пудельково-кудельковая. И резкой синевы глаза — глаза, которые Рина будто нарочно прятала за плотными припухлыми подушечками век. Такие веки Татьяна видела впервые. Разговора ее с Марьей Семеновной Татьяна не слышала. Так, шелест какой-то. Доносились отдельные слова: «…мама… отец… а как же ты, Риночка… совсем не дают… уйду… общежитие». Татьяна поняла, что Рина жалуется.

— Риночка у нас будущий педагог! — сообщила Марья Семеновна, подкладывая варенье в Риночкину вазочку. — Будет преподавать русский и литературу.

— Ну, хватит! — Ляля хлопнула ладошкой с коротенькими толстыми пальчиками по столу и поднялась. — Убирайте со стола, играем в карты!

— В карты? — поразилась Татьяна. У них в доме после семейного чаепития никогда не играли в карты.

— В карты, в карты! А то сейчас уснете. В кинга. Миша, тащи колоду! — и быстро смела все со стола.

Играли парами: Леонид с Татьяной, Ляля с Мишей. Рина сидела за спиной Леонида, заглядывала через плечо, шептала что-то ему на ухо, иногда протягивала руку, бралась за какую-нибудь карту и кидала ее на стол. «И чего лезет!» — подумала Татьяна, но через минуту забыла и о Рине, и о шепоте, и о руке, протянутой через плечо Леонида. Ляля объяснила правила. Татьяна выслушала, кивнула и вдруг почувствовала в груди знакомое жжение. Уголек. Только не болезненный, не острый, а горячий и приятный. Она взмахнула рукой, хлопнула картой об стол, и игра пошла.

Если бы в тот вечер Татьяна увидела себя со стороны, то сильно бы удивилась. Азарт никогда не значился в числе ее достоинств. Но тут — и глаза разблестелись, и щеки разгорелись, и волосы растрепались, и…

— Ты чем кроешь! Ты думай, чем кроешь! — кричала Татьяна на Леонида, и искры летели из ее чернильных глаз. — Взятку пропустил, дурак такой! Они же нас обставят, как котят!

Леонид широко раскрывал глаза. Ляля смеялась. Миша поглядывал на Лялю, понимал, что можно, и тоже посмеивался. Марья Семеновна качала головой. Рина сидела с каменным лицом. Татьяна бросала карты и кричала:

— Все! Так я больше не играю! К чертовой матери! — и вскакивала из-за стола.

— А ты ничего! — сказала ей Ляля на прощание. — Я думала, манная каша, а ты ничего, — и влепила в щеку еще один поцелуй.

— Вот ты ее целуешь, — сказал Леонид. — А я ее, между прочим, тепленькой взял.

— В каком смысле?

— В том смысле, что месяц назад она чуть было замуж не выскочила.

— Это правда? — строго спросила Ляля, поворачиваясь к Татьяне.

— Правда, — прошелестела Татьяна, становясь прежней и чувствуя себя перед Лялей как нерадивая ученица перед строгой учительницей.

— За кого? — еще строже спросила Ляля.

— За курсанта одного. На вечере познакомились… в военном училище, — еще тише прошелестела Татьяна.

— И до чего дело дошло? — Ляля грозно сдвинула украинские брови.

— Ни до чего. С родственниками повел знакомить, — еле слышно прошептала Татьяна.