Ольга Шумяцкая - Теткины детки

Рина по врачам никого не таскала, но очень волновалась за здоровье Арика. Ляля считала, что повод волноваться имеется нешуточный. Арик пил как лошадь. Девочки опять же не переводились. Рина сильно нервничала — не из-за девочек, а из-за того, что такой образ жизни Арику не по силам. Все-таки полтинник уже. Еще Арик встречался с большими мальчиками. Мальчиков водили по ресторанам, принимали дома, потом запирались с ними в спальне и долго разговаривали полушепотом. Арик делал дела. Рина проговаривалась — как бы нехотя, — что намечается создание со-оператива (Рина произносила это слово раздельно и очень значительно), причем приставка «со-» обозначает именно то, что и должна обозначать, — совместное производство. Большие мальчики получали от Арика большие суммы, ставили резолюции, что-то разрешали, что-то продвигали, суммы увеличивались, рестораны становились все дороже. Со-оператив был создан. Через полгода Рина заговорила о том, что Арика могут посадить. Татьяна ахала. Ляля усмехалась. Леонид отворачивался и закрывался газетой. Миша вывешивал на лицо табличку: «Не беспокоить!» Разговоры эти были им неприятны. Рина сидела счастливая, выпрямив сутулую спину, обводила всех гордым взглядом. Разговоры про «посадят» велись не просто так. «Посадят» — значит, ставки такие, какие вам, господа хорошие, и не снились, миллионные ставки, господа, значит, добыты, или украдены, или прикарманены, или — назовите как хотите — такие деньги, что ой-ё-ёй! Арик поводил лысой головой, как бы намекая на значительность суммы. Значительность суммы — это личная значительность Арика, достояние его маленькой республики, предмет мужской гордости, свидетельство оборотистости и удачливости. Значит, разговоры велись не о деньгах и уж точно не о гипотетических неприятностях, которых Арик совсем не боялся. Разговоры велись о том, что Арик обогнал их всех на крутом вираже, обставил, как неразумных котят, не умеющих и никогда не умевших устраиваться в жизни. Арик сменил «Волгу» на подержанную иномарку и тут же объявил, что ему надо немедленно от кого-то скрыться. Желательно на полгода. Но сойдет и месяц. Позвонили тетке Муре. Тетка Мура спешно, с оказией, выслала гостевое приглашение. Арик отбыл на Землю обетованную.

Через месяц Рина устроила большой прием по случаю возвращения Арика. Подавали красную рыбку и салями, что по тем временам проходило по статье подвига. Арик был весел, скалил белые зубы, сверкал загорелой лысиной, называл Израиль «Израиловкой» и обещал «таких делов с евреями наделать, что вы все вздрогнете».

— Евреи это кто? Тетка Мура? — спросила Ляля.

Арик смеялся и намекал на какие-то умопомрачительные знакомства, которые он свел на пляже в Тель-Авиве. На вопрос о тетке Муре сказал, что «старушка бэсэдэр», в том смысле, что «нормалек», и быстро переключился на крокодилий питомник, сильно поразивший его воображение во время экскурсии на север страны. Раздавал подарки: Ляле с Мишей банку кофе, Татьяне с Леонидом маленький красный пластмассовый флакончик. Татьяна думала — духи. Оказалось — ванильная пропитка для торта. Татьяна повертела флакончик в руках, сунула в сумку и забыла. Через год, роясь в сумке, обнаружила флакончик со сползшей этикеткой и долго морщила лоб. Потом вспомнила, решила тут же использовать и даже завела тесто, но из флакончика пахнуло такой кислятиной, что Татьяна чихнула, быстро заткнула пробку и выбросила флакончик в ведро. «Ну почему с Ариком всегда так? — подумала она, усмехаясь. — Снаружи Версаль, а внутри — кислятина?»

Позвонили чужие родственники, которым Арик должен был привезти посылку от их — для Арика тоже чужих — израильских родственников. Арик захохотал, замахал руками, выронил изо рта кусок красной рыбы, подхватил, засунул обратно, заплакал от смеха. Оказалось, что посылки нет. То есть была, конечно, но Арик слопал ее в самолете. В посылке был килограмм шоколадных конфет, а Арик шоколадные конфеты очень уважал. Ну не мог удержаться человек! Ну что вы хотите! С кем не бывает. Татьяна-то была уверена, что ни с кем, кроме Арика, не бывает, но промолчала.

— Танька, а может, тебе осенью тоже к Муре съездить? — предложила Ляля, когда они шли к метро.

— Почему мне? — спросила Татьяна.

— Я не могу, я при маме.

— Я тоже при маме.

— Поезжай, а, Таньк? — вдруг сказала Ляля жалобно, как будто упрашивала, как будто речь шла о личном ей, Ляле, одолжении, и Татьяна посмотрела на нее с удивлением. — Ну что ты так смотришь? Тетку порадуешь. Что ей Арик? И сама… Ты когда в отпуске последний раз была? И мне потом… расскажешь, как она там. А я твоих кормить буду, Катьке «наполеон» испеку. Поезжай, а?

— Денег у меня нет, — буркнула Татьяна и поехала.

Осенью не получилось. Осенью Катька вышла замуж за обалдуя. Пришла вечером домой и сказала:

— Субботу не занимайте.

— А что такое?

— Да ничего. Замуж выхожу.

— Совсем ты обалдела, матушка! — сердито сказала Татьяна. — Так не делают!

— А как делают?

— Как люди.

— Люди делают по-разному, — деловито объяснила Катька, засовывая в рот бутерброд. — Свадьбы не будет, не надейтесь. Жить будем у Мити. Его мама в курсе. Можете пригласить ее в гости, а что касается подарков…

— Никаких подарков! — отрезала Татьяна. — Нет свадьбы — нет подарков!

— Ладно, — легко согласилась Катька. — Тогда купите диван просто так. А Ляля — постельное белье, — и ушла к себе.

Маму пригласили. Мама оказалась милой. Диван купили. Постельное белье тоже. Арик притащил невероятных размеров коробку со столовым сервизом на двадцать четыре персоны.

— Что мы с ним делать будем? — смеялась Катька. — В квартире помещаются три человека и кошка! Ну ладно, как раз на всю жизнь хватит!

Татьяна смотрела на Катьку, запихивающую в чемодан свои тряпочки, и ловила себя на глупом и стыдном. Она завидует своей дочери. Завидует той легкости, с которой та входит в новую жизнь. Той бестрепетности и бесстрашности, с которой вступает в новую семью. Ей не надо приглядываться, приспосабливаться, подделываться, ей не надо ломать себя. Она такая, какая есть. Такой и останется. Она примет чужие устои и обычаи, оставив за собой право решать, следовать им или нет. И никто не скажет ей: «Деточка! Тряпочку-то как следует выжимай!» И никто из ее гостей не услышит свистящее: «Здрассьти!» Она никому ничего не должна. Она в своем праве.

— Как ты думаешь, они… ну, целовались уже? — спросила Татьяна Лялю, когда они выходили из ЗАГСа.

— Насчет «целовались» не знаю, а все остальное точно делали, — ответила Ляля.

Татьяна испуганно вздрогнула.

— Ну что ты пугаешься! Раньше надо было пугаться. Теперь все уже. Поздно.

Прошел почти год, пока обустроили Катьку, собрали деньги и получили от тетки Муры приглашение. Последнюю неделю перед отъездом Татьяна гоняла по Москве, покупала подарки. Подарки были такие: две павловопосадские шали, одна черная, другая вишневая, набор расписных разделочных досок и три семейства матрешек. Кому нужны в Израиле расписные доски и матрешки, Татьяна слабо представляла, но Ляля сказала: «Покупай!» — и она купила. А вот шали — это вещь. Тетка Мура очень жаловалась, что зимой там не топят и от каменного пола у нее стынут не только ноги, но и спина с поясницей. Накануне отъезда Арик не спросясь притащил десятикилограммовый масляный обогреватель для каких-то дальних родственников. Татьяна возмутилась было эдаким бесстыдством, но Арик этого даже не заметил. Вытащил из кармана маленький металлический кружок с дыркой посредине.