Валери Жетем - Будуар Анжелики

Молодая белокурая дама сидела, откинувшись на высокую спинку кресла, а справа и слева от нее стояли два кавалера. Дама лукаво смотрела на одного из них, одетого во все черное и склонившегося так низко, что его пышный парик едва ли не касался колена вытянутой вперед левой ноги, а второй кавалер, скрестив на груди руки и слегка склонив голову к левому плечу, вперил довольно безучастный взгляд в большое венецианское окно. Казалось, что лежащий на холсте костяной веер только что выпал из руки красавицы, а невнимательные кавалеры все никак не удосужатся его поднять…

Я взял в руки книгу. Это была «Анжелика» Анн и Сержа Голон, 1960 года издания, видимо, хранимая с большой бережностью все эти годы, судя по ее состоянию.

«Анжелика» в свое время произвела эффект камня, брошенного в затянутое ряской болото, проломив, казалось бы, незыблемые стенки стереотипов своей блистательной героиней, превосходящей многих и многих как литературных, так и реально существующих персонажей мужского пола своим непоколебимым мужеством, волей к жизни, способностью возрождаться в ней подобно легендарной птице Феникс или траве, пробивающейся к солнцу сквозь асфальтовую толщу.

Амазонка — победительница и в то же время женщина, как говорится, до мозга костей, идеал красоты и очарования.

Полная противоположность расхожим образам женщины-рабыни, женщины-плюща, женщины-воительницы, безнадежно утратившей ментальные признаки своего пола, или деловой женщины в мещанской трактовке этого понятия, означавшей лишь успешное функционирование в сфере деловой проституции.

Анжелика была чем-то принципиально иным, самоценным, самодостаточным, экзотикой, которая вызывала брожение умов, пугала, восхищала, эпатировала, никого не оставляя равнодушным…

Будто бы прочитав мои мысли, женщина взглянула на меня с печальной улыбкой.

— Сколько? — спросил я, окидывая взглядом разложенный на холстине товар.

Она назвала сумму, на несколько порядков ниже ожидаемой.

Я покачал головой, выгреб из карманов всю свою наличность и вручил ей. Она отсчитала ровно столько, сколько было запрошено, а остальное протянула мне.

— Благодарю вас за добрые намерения, мсье, однако я не нуждаюсь в подаянии.

— О мадам… — энергично запротестовал я, — мне и в голову не могло прийти…

— Просто я не хочу, чтобы эти вещи оказались на мусорке после…

— Я понимаю, мадам, я все понимаю… Но не соблаговолите ли, — неожиданно выспренно проговорил я первое, что пришло в голову, — оказать мне честь отобедать…

— Весьма признательна, мсье, — серьезно ответила она, — но не в моих правилах принимать подобные предложения от незнакомых мужчин.

И она будто растаяла в прозрачном осеннем воздухе, оставив на память о себе тонкий запах духов и натюрморт на куске холста.

Вернувшись домой, я с гордостью показал свое приобретение тетушке Катрин, которая пришла в неописуемый восторг от веера, после чего определил место для гравюры, отныне получившей название «Будуар Анжелики», на стене, что напротив моего рабочего стола, укрепил ее на прочном гвозде, сел в кресло, положив справа от себя веер, а слева — книгу «Анжелика», в некотором смысле подражая Конан Дойлю, на столе которого неизменно лежали лупа и револьвер, и погрузился в размышления, навеянные сегодняшней экскурсией на Saint-Ouen.

Набор приобретенных мною вещей трудно было бы назвать случайным, как, пожалуй, и встречу со старой дамой, но что, что из всего этого должно было следовать?

Я взял в руки веер, раскрыл его, полюбовался замысловатой резьбой костяных пластин, свернул, прислушиваясь к их шелестящей мелодии, и вдруг совершенно явственно услышал ее развитие, исполняемое скорее всего на клавесине, который, казалось, находился где-то неподалеку, возможно, в соседней комнате. Подняв глаза на гравюру, я увидел, что ее рама медленно раздвигается, а вместе с нею и плоскость рисунка, захватывая все больше пространства на стене и приобретая третье измерение, в котором дама и два ее кавалера стали совершенно реальными, как и весь будуар с его затянутыми розовым шелком стенами, мебелью, большой клеткой с попугаем и толстым ковром на полу…

Я не знаю, как следовало назвать открывшийся передо мной мир, параллельным, потусторонним или еще каким-либо, но это был мир, огромный, многогранный, бурлящий неистребимой жизнью, который сконцентрировался сейчас в этом будуаре, отражающем его характерные особенности так же, как капля океанской воды содержит в себе все свойства океана.

Сейчас этот мир, который Вилли Шекспир назвал театром, демонстрировал передо мной, наверное, самые яркие, самые выразительные свои сцены и, право же, совсем не для того, чтобы я ограничился ролью безучастного зеваки.

Вот почему я поспешил положить перед собой пачку бумаги, на первом листе которой старательно вывел крупными буквами:

«БУДУАР АНЖЕЛИКИ»

И начал описывать все, что довелось там увидеть и услышать…

Войдя в будуар, я понял, что остаюсь невидимым для тех, кто сейчас находился там. Анжелика, обратив в мою сторону слепой взгляд, с явным неудовольствием выслушивала сбивчивую речь господина в черном, за минуту до этого приветствовавшего ее церемонным поклоном.

— О мадам, — протянул он гнусавым голосом, видимо, изо всех сил стараясь придать ему сладко-льстивый оттенок, — я уповаю на вас как на последнюю надежду…

— Но с чего вы взяли, господин де Монтеспан, что я могу быть хоть чем-то полезна вам, тем более в таком щекотливом деле?

— О, вы так влиятельны…

— Я? — покачала головой красавица. — Женщина, мужа которой совсем недавно казнили на Гревской площади по нелепому, абсолютно надуманному обвинению? Женщина, у которой конфисковали все имущество, приговорив к нищете и унижениям? Я — влиятельна?! Вы шутите, сударь!

— Тем не менее, вам стоит произнести всего лишь слово, одно слово, и… — проговорил второй мужчина.

— И что? Что, де Грие? Мне возвратят мои поместья? Да, весьма вероятно. Но кто возвратит мне мужа? Кто восстановит попранную справедливость? Да и, в конце концов, не слишком ли гнусной выглядела бы ситуация, когда человек, сгубивший мужа из самой низменной, плебейской зависти, стал бы обладать его женой?

Она немного помолчала и затем добавила:

— Кроме того, неужели же вы, маркиз де Монтеспан, всерьез полагаете, что кто-то в состоянии сдержать настойчивое желание короля вкусить прелестей вашей очаровательной супруги? Я не представляю себе силы, способной остановить молодого кобеля в его стремлении случиться с сучкой, истекающей любовным соком. А если учесть ответное стремление… Не сочтите оскорбительными эти слова, но так считает весь Париж, и, наверное, не без оснований… А вам, маркиз, по правде говоря, в такой ситуации следовало бы хоть на время скрыться из столицы, иначе как бы вас не постигла судьба моего мужа, да и многих других мужей, чьи жены приглянулись нашему обожаемому монарху.