Валери Жетем - Будуар Анжелики

Как свидетельствуют документы министерства, Луиза де Керуай блестяще справилась с возложенным на нее заданием. Став любовницей короля и получив титул герцогини Портсмутской, она, в частности, убедила Карла отказать в помощи Голландии и заключить тайный союз с Францией.

Можно лишь развести руками и сказать, перефразируя Шекспира: «Кровать, кровать, кровать…»

Знатные дамы стали принимать утренних визитеров, лежа в кровати. Собственно, из этой несколько странной традиции и родились аристократические и литературные салоны…

Мне нравится фраза из братьев Гонкуров: «История — это роман, который был; роман — это история, которая могла бы быть…»

Да, это вполне могло бы быть:

«Анжелика рассмеялась.

— Говорят, в Париже есть женщины, которые верховодят всем: политикой, религией, литературой и даже науками. Их называют «жеманницами». Каждый день в салоне одной из них собираются всякие острословы, образованные люди. Хозяйка дома возлежит на кровати, а гости теснятся в алькове и беседуют на разные темы. Может быть, и мне, если я буду жить в Париже, создать свой салон?..»

Кровать — салон.

Кровать — полигон.

Кровать — мастерская.

Кровать — сцена…

Ну, и главное… кроме места для отдыха, разумеется…

То, о чем писал наш великий Ронсар:

Что ж, французов во все времена считали слегка помешанными на сексе.

А что в том плохого? Не дух же святой сделал Францию к 70-м годам XVII столетия самой многочисленной из всех европейских наций!

Да, наш воздух, как, наверное, никакой другой, так густо насыщен флюидами соития, что ханжи стыдливо отводят глаза от гордо вздетой к небесам Эйфелевой башни, усматривая… А почему бы и нет?

Мысль относительно флюидов достаточно убедительно подтверждается дневниковыми записями господина Эроара, исполняющего обязанности придворного лекаря в начале того славного века.

Людовику XIII полтора года от роду. Как отмечает лекарь, «…Дофину очень весело. Он заставляет каждого теребить его петушок. Он уверен, что всем это очень нравится…

Та же игра при гостях — это господин Боньер с дочерью.

Дофин со смехом задирает рубашку и показывает петушок, особенно охотно — девочке, к которой он прижимается и начинает тереться всем телом…»

«В 2 года он уже «жених», его невеста — испанская инфанта.

Ему разъясняют, что это значит, но он, похоже, знает…

Его спрашивают: «Где дружок инфанты?» Он кладет руку на свой петушок…

Мадам де Верней часто запускала руку ему под платье. Он требовал, чтобы его укладывала в кровать кормилица и чтобы она играла с ним таким образом»…

«Ему говорят: «Мсье, пропал ваш петушок!»

Он отвечает: «Да вот же он!» и приподнимает его пальцем…»

«Королева-мать, взяв его за петушок, говорит: „Сын мой, я поймала вас за клювик“…

«Раздетые догола, он и Мадам (его сестра) ложатся в кровать к королю. Они возятся, целуясь и щебеча. Королю очень нравится. Он спрашивает: «Сын мой, а где приданое инфанты?» Тот показывает и говорит: «Оно совсем без костей, папа». Потом, когда пенис напрягается, он добавляет: «А бывает и с костями»…

Наследнику престола четыре года. Мадам де Гиз указывает на кровать и говорит ему: «На этой кровати вас сделали».

Король: «Смотрите, моя супруга только что родила сына!»

Дофин подбегает к матери и становится у нее между ног…»

Он часто залезал в кровать мадемуазель де Мерсье, которая присматривала за ним ночью.

Кормилица спрашивает: «Мсье, что вы видели у Мерсье?»

Он отвечает: «Видел ее письку», после чего добавляет: «Она у нее вот какая (показывает два кулака), а еще там сыро…»

Такие разговоры велись, конечно же, не только во дворце, но и в последней из лачуг. Что поделать, флюиды…

Конечно, французский королевский двор в плане свободы нравов не был исключением из общего правила, которое предусматривает обязательный разгул похоти при скученности большого числа праздных людей.

Дворы Испании, Англии или России явили миру множество ярчайших примеров сексуальной разнузданности, но лишь во Франции эта разнузданность была представлена не в виде дерзкого вызова нормам общественной нравственности, а как своеобразная дань народной традиции, которой сильные мира сего вынуждены следовать, дабы не противопоставлять себя основной массе подданных.

Так было и при Франциске I, и при Генрихе II, и при Кар ле IX, и при Генрихе III.

Франциск I возвел придворный разврат в ранг внутренней политики государства. Пожалуй, именно он был первым из французских королей, кто превратил дворян в своих лакеев, а их жен и дочерей — в своих наложниц.

Узнав о том, что один из его придворных пригрозил своей жене смертью в случае, если она ответит на любовные притязания короля, Франциск как-то среди ночи ворвался в их спальню, потрясая обнаженной шпагой, и, согнав мужа с кровати, улегся с его супругой и занялся любовью, не слишком смущаясь присутствием столь пристрастного наблюдателя, который, впрочем, вскоре покинул спальню.

Впредь этот придворный был безупречно услужлив и предупредителен, всячески ублажая свою супругу, которая заставляла его исполнять при ней обязанности камеристки, когда она занималась своим туалетом перед очередным свиданием с королем.

Подобных случаев при дворе Франциска I было множество, так что они стали восприниматься как нечто крайне забавное и само собой разумеющееся.

Король с известной долей юмора воспринял факт настойчивого ухаживания одного из своих приближенных, графа де Бонниве, за его сестрой Маргаритой Наваррской. Развитие этой коллизии состояло в том, что истерзанный похотью граф как-то ночью проник в спальню принцессы и попытался овладеть ею, но красавица, возмущенная подобной бесцеремонностью, позвала на помощь, и незадачливый соблазнитель вынужден был ретироваться. Утром следующего дня Франциск I громко хохотал, когда ему рассказали об этом ночном приключении.

Пожалуй, Франциск может считаться своеобразным предтечей Людовика XIV в роли отца-основателя института королевских фавориток.

Случилось так, что был раскрыт очередной заговор против короля, и, естественно, все арестованные заговорщики подлежали смертной казни.

Королевской аудиенции настойчиво добивается некая Диана де Пуатье де Брезе, супруга графа де Брезе.

Франциск I принимает ее в своем кабинете, где молодая и блещущая незаурядной, вызывающей красотой женщина падает перед ним на колени и умоляет проявить королевскую милость.

Ошалевший от приступа похоти Франциск, даже не выслушав сути дела, заверяет просительницу в том, что для него в этом мире не существует ничего невозможного и что отныне любая ее просьба будет для него законом, торопливо овладевает ею на рабочем столе… а затем оказывается, что отец нимфы — один из главных заговорщиков, и она пришла ходатайствовать о его помиловании.