Валери Жетем - Будуар Анжелики

Она взяла со столика большой серебряный кубок, встряхнула его и кивнула Луизе, которая, сообразив, что именно от нее требуется, опустила в кубок свою тонкую руку и вынула оттуда свернутый в трубочку кусочек бумаги. Развернув его, она громко произнесла:

— Жан де Лафонтен!

— А следующий? — спросил де Грие.

— Та, кто сейчас сидит справа от рассказчика, — ответила Анжелика. — Ортанс.

— Тема дня? — поинтересовался Лафонтен.

— Пусть решает первый, — подал голос Пегилен де Лозен.

— Нет возражений? — Лафонтен окинул взглядом присутствующих. — Что ж, тогда… тогда… пусть это будет… плутовство!

— Прекрасный выбор! — одобрил Шарль Перро.

— И у каждого, конечно же, найдется что сказать по этому поводу, — проговорила Катрин.

— Несомненно, — кивнул Лафонтен и начал свой рассказ…

— В окрестностях Арля некогда проживал, — впрочем, весьма вероятно, что и по сю пору проживает, — в своем имении один дворянин… Вдовец, нелюдимый, человек суровый и до крайности упрямый, за что соседи называли его, за глаза, разумеется, «Мсье Иа»…

Единственный, с кем он был мягок и уступчив, это его сын, Жослен, крайне своенравный юнец, который к своим пятнадцати годам полностью сформировался и как мужчина и как законченный плут.

Он уже умел, похитив несколько золотых из родительского кошелька, пригрозить смазливой служанке обвинением в краже, если она будет возражать против его ночного визита в ее каморку, или подменить бочонок доброго вина бочонком речной воды, ну и прочее в таком духе.

«Мсье Иа» не обращал никакого внимания на проделки своего отпрыска, равно как и на многочисленные жалобы соседей и арендаторов, неизменно заявляя, что сын его еще ребенок, а называть детские шалости преступлениями способны только крайне порочные натуры. Этот господин, по всему видать, относился к тому типу людей, которые усматривают высшее предназначение в производстве себе подобных…

— За неимением иных достоинств, — заметил Арамис.

— Истинно так, — кивнул Лафонтен. — Так вот, — продолжил он, — юнец, ощущая отцовскую поддержку и уверившись в своей безнаказанности, уже обрюхатил трех девок в селении и начал бросать жадные взоры на монастырь бенедиктинок, расположенный примерно в двух лье от отцовского имения.

Не знаю, строил ли он какие-то конкретные планы касательно бенедиктинок или же всего лишь находился под впечатлением знаменитой новеллы Джованни Боккаччо о некоем плуте, проникшем в женский монастырь под видом глухонемого дурачка, но так или иначе известно, что этот Жослен часто бродил окрестностями монастыря, подобно волку вокруг овчарни.

Может быть, эти прогулки и впредь носили бы сугубо созерцательный характер, если бы не один эпизод, круто изменивший размеренный ход провинциальной жизни.

Случилось так, что английский посланник, следовавший в Париж вместе со своей молодой женой, вынужден был обратиться за помощью к «Мсье Иа», потому что буквально в двадцати шагах от ограды его имения карета посланника сломалась, да так, что без кузнеца нечего было и помышлять о дальнейшем пути.

Нелюдимый и вздорный «Мсье Иа», как оказалось, мог быть чрезвычайно любезным, предупредительным и даже заискивающим, когда дело касалось сильных мира сего, так что посланнику, его супруге и даже слугам был оказан самый радушный прием.

По словам сельского кузнеца, осмотревшего поврежденную карету, починка ее должна была занять не менее двенадцати часов, так что продолжить путь можно было лишь утром следующего дня.

Любезный хозяин угостил своих высокопоставленных гостей (ведь едут к самому Людовику XIV, шутка ли!) великолепным обедом, при этом лично прислуживая им за столом, а затем предоставил лучшие гостевые комнаты, в которые уже много лет никто не допускался.

И надо же было случиться такому, что спустя буквально минуту после того, как горничная, спустившись в гостиную, где посланник терпеливо выслушивал невнятную просьбу «Мсье Иа» замолвить за него словечко перед Его Величеством, доложила о том, что его супруга благополучно подготовлена ко сну, сверху донесся отчаянный женский крик.

Посланник и «Мсье Иа» взбежали на второй этаж. Дверь спальни, отведенной высокой гостье, была плотно закрыта, но именно из-за нее продолжали раздаваться крики о помощи.

Навалившись на дверь, мужчины сорвали ее с петель и ворвались в комнату, где их глазам предстала весьма неприглядная картина: кровать со смятой постелью, Жослен со спущенными штанами и супруга посланника в разорванной ночной рубашке, отчаянно пытавшаяся воспрепятствовать его стремлению раздвинуть ее длинные белые ноги. Первое мгновение наш чадолюб пребывал в остолбенении, а затем схватил своего отпрыска за шиворот и выбросил из окна второго этажа.

Упав на цветочную клумбу, Жослен понял, что отношения с отцом отныне уже не будут столь безоблачными, а посему решил, не дожидаясь новых неприятностей, покинуть отчий дом и подождать на безопасном расстоянии прихода того вожделенного времени, когда можно будет вступить в него полноправным наследником.

Пока «Мсье Иа» пытался смягчить справедливый гнев английского посланника, Жослен пробрался в его кабинет, опустошил шкатулку с драгоценностями, затем, воспользовавшись отсутствием одной из горничных, похитил из ее сундучка платье и обувь, после чего скрылся в близлежащем лесу…

А через несколько часов он, в женском обличье, постучался в ворота монастыря бенедиктинок.

Игуменья, тощая кляча, иссушенная многолетним подавлением души и умерщвлением и без того отвратительной плоти, выслушала взволнованный рассказ миловидной девушки, служившей горничной у одного дворянина, сын которого предпринял попытку лишить ее самого главного достояния девушки — чести. Когда же она воспротивилась этим домоганиям, ее обвинили в краже столового серебра и уже отвели к судье, как стало известно, что серебро совершенно случайно отыскалось, причем под кроватью ее преследователя, который после случившегося не только не раскаялся в своих кознях, но еще и поклялся сжить со свету непокорную девушку. Зная его злобный и мстительный нрав, она сочла за лучшее уйти из имения куда глаза глядят…

Жослен говорил настолько искренне, настолько проникновенно, а по его щекам, которые вполне можно было принять за девичьи, катились такие крупные слезы, что игуменья, избавив его от дальнейших расспросов, распорядилась отвести новоявленную «сестру Колетт» в келью, недавно освободившуюся вследствие безвременной кончины одной из христовых невест.

Разумеется, это обстоятельство ни в коей мере не могло смутить душевный покой закоренелого плута, и он уже спустя несколько дней чувствовал себя в обществе полусотни монахинь столь же непринужденно, сколь чувствует себя щука в окружении доверчивых пескарей.