Изабелла Сова - Терпкость вишни

— Я пришла забрать документы, — пролепетала я.

— Как так? — вознегодовала она. — Без ничего?

— А что я должна принести?

Шампанское? Шоколадку? Большой баллон лака для волос?

— У куратора была? Чтобы выяснить?

— Я больше ничего не желаю выяснять, — выпалила я. — Я хочу получить свои документы! И немедленно!

Секретарша прервала маникюр и молча прошла к шкафу. С четверть часа она рылась в кипах папок. А я ждала, и меня всю трясло. Еще секунда, и я сбегу. Не выдержу.

— Пожалуйста! — швырнула она папку на стол. — Распишись здесь. И прощай.

— Ну и для чего ты это сделала? — буркнула Миленка.

Мы сидели втроем на скамейке под каштаном. Виктории наконец удалось уговорить Милену вылезти из кухни.

— В знак солидарности. Теперь мы будем ехать с тобой в одной телеге.

Ну, а кроме того, мне уже хватит встреч в коридоре с небезызвестным ассистентом. Я думала, что　привыкну, но, видимо, теперь я не такая пластичная, как была раньше.

— Вниз по наклонной плоскости. На самое дно, — буркнула Миленка.

— И еще я хочу проучить папу, — продолжала я, не обращая внимания на мрачную реплику Милены. — Может, до него дойдет, что он натворил.

— Обычно редко доходит. — Рядом с нами плюхнулся Болек, предварительно пожав нам руки. — Что-то ты, Миленка, слегка выцвела по сравнению с прошлым разом.

— Да ты тоже бледноват, — заметила Виктория.

— Ничего, скоро все изменится. Летом нам в амбулаторию собираются купить кварцевые лампы.

— Серьезно? — оживилась Милена.

— Ну да. Были жалобы, что мы вызываем страх, особенно у детей. Ну и заведующий решил улучшить наш облик в глазах пациентов. Отсюда идея о кварцевых лампах. Что, поверили? Милые девочки, — с осуждением посмотрел он на нас, — у нашей больницы нет средств ни на что.

— А-а, — отреагировала Миленка. И это было все.

Болек внимательно взглянул на нее.

— Ну-ну.

— Она уже дня три в таком состоянии, — объяснила Виктория. — Ты мог бы ей как-нибудь помочь?

— Мог бы, — ответил он, сворачивая фунтиком обертку от чупа-чупс. — Достаточно было бы взять ее к моему пациенту Матушке. Этот человек уже десять лет после инсульта способен произнести один-единственный глагол «идет». На вопрос, что у него болит, он в течение пяти минут повторяет «идет, идет, идет», причем так интонирует, словно произносит нормальную осмысленную фразу. Очевидно, он не отдает себе отчета в том, что с ним что-то не так.

— Для него это, наверное, благо, — заметила я.

— Для него, наверное, но не для семьи… — Болек вздохнул, складывая из обертки крохотного голубя. — После часа пребывания у Матушки начинаешь радоваться тому, что можешь от него выйти. И начинаешь по-настоящему радоваться собственной заурядной жизни.

— Так отвези туда Миленку, — попросила Виктория. — Пусть поймет, как прекрасна ее жизнь.

— В общем-то я могу. — Болек посмотрел на чупа-чупсного голубя. — Вот только зачем? Кто сказал, что мы должны улыбаться двадцать четыре часа в сутки? И кто сказал, что состояние радостного удовлетворения лучше состояния грустной задумчивости?

Милена все так же пребывала в состоянии грустной задумчивости. Виктория вспомнила о надвигающейся сессии и помчалась в библиотеку. Мария наконец навестила свою тетю, втайне надеясь на небольшое вспомоществование. А я поехала к папе, чтобы рассказать ему о том, что я бросила учебу. На этот раз он сидел у себя в кабинете, внося правку в статью о недоразумениях в партнерском браке. Я постучалась, вошла и сразу перешла к делу. Если бы я была так же тверда и решительна полгода назад… Но вероятно, без опыта последних месяцев я по-прежнему была бы пугливой мышкой, которая способна только робко улыбаться.

— Скажи, Вислава, шансов на восстановление нет? — поспешил он убедиться.

— Нет, и главным образом потому, что я не хочу этого.

— Вот и прекрасно. Я с самого начала знал, что ПАВЛ — это гигантское недоразумение. Сейчас ты спокойно сможешь сдавать на СЭРБ.

Я ждала Ирека, чтобы сообщить ему последние сведения насчет того, как обстоят дела у меня в семье и в доме, и вдруг в кухню вступила высокая стройная блондинка с глазами серны. Малина.

— Ну и жара, — простонала она и опустилась на табуретку. — Я едва дошла. Четыре остановки!

— А ты что, не могла доехать трамваем или автобусом?

— Пробовала, — вздохнула она, убирая со лба пряди влажных волос, — но давка была такая, что меня чуть не расплющили. В довершение всего у почты сели трое подростков. А ты же знаешь, как себя ведут подростки.

Я кивнула, дескать, да, знаю, но Малина все равно объяснила:

— Их все смешит. Смешно, что дождь идет. Смешно, что успели вскочить в последнюю секунду и никак не могут найти проездной. Хохот на весь автобус.

— Угу, — успела я сказать.

— Я все думаю, неужели и я была такая, как они?

— Могу тебя уверить: нет, — сообщил Ирек из глубины коридора. — Ну, что на этот раз произошло?

— Научный руководитель ворчит на бабушкины гадания. Считает, что они недостаточно конкретные.

— Так приукрась их, — посоветовал Ирек. — А как с любовью? Тоже кризис?

— Нет, и это начинает меня беспокоить.

— Начинает? — рассмеялся Ирек. — Да я уже два года как слышу, что ты ожидаешь кризиса.

— И все сильней нервничаю, Ирек. Даже думаю, что мне нужно уйти первой.

— Ну так уходи. Попробуй немножко побыть одна.

— А если потом он не захочет, чтобы я вернулась, — жалобным голосом произнесла Малина, — и я останусь одна-одинешенька? Больше никого не найду и буду коротать век одинокой старушкой?

— Не будешь. Заведешь себе электронную собачку из Японии, которая ластится, лает и прибегает, как только ее позовешь. Говорят, она производит фурор в американских домах погожей осенью. Старики в восторге от нее. Я видел по ящику.

— Замечательная перспектива, — оценила Малина. — Лучше скажи, что мне делать, и зайди сюда. Чего ты там прячешься в коридоре?

— Вот он я. Мне там нужно было обувь сложить. Привет, Вишня.

Я обернулась и наконец увидела Ирека во всей его протяженности. Передо мной стояла живая копия Рейнарда, только что волосы у этой копии были пепельные, а из-под них торчали остроконечные уши эльфа. «Господи», — подумала я, но произнесла лишь:

— Привет.

— Почему ты не сказал?

— Вначале я не был уверен, что это ты. Знаешь, волосы у тебя были заколоты, и ты вся была вымазана грязью. Кроме того, — добавил он, — после Нового года и твоего восемнадцатилетия у меня сохранились довольно туманные воспоминания.

— А потом?

— А потом, когда я узнал тебя по голосу, было как-то неловко. Непохоже было, что ты в восторге от моей внешности.